Когда тебя нет

— Твоя комната там, — Карлос кивает на крайнюю дверь в коридоре. — Тут — кухня.

Башня из грязных чашек в раковине, переполненная пепельница, учебники и конспекты на столе, разноцветные бумажки с напоминаниями вынести мусор и заплатить за воду на холодильнике. Студенческая жизнь, одним словом. Я спрашиваю пароль от вайфая, плюхаюсь на диван и принимаюсь изучать карту города у себя в телефоне.

Тем временем Карлос накрывает на стол простой ужин из хлеба и пасты с томатным соусом, Хосе откупоривает бутылку вина. Меня приглашают за стол; разговор снова заходит о стартапах.

— А кто-нибудь знает, что такое «Марселла»? — спрашиваю я, воспользовавшись паузой в разговоре. — Далеко отсюда?

— Недалеко. Но это довольно стремный старый бар, где крутится толпа туристов в надежде встретить дух Хемингуэя. Есть места гораздо круче. Зачем тебе туда?

— Встреча, — уклончиво бросаю я, промакивая губы салфеткой. — Спасибо за ужин.

Я встаю из-за стола и направляюсь в прихожую.

— Тебе рассказать, как туда дойти?

— У меня есть карта.

— Ну, смотри сам, Барселона любит подшутить над теми, кто здесь впервые.

— Ну, что ж, посмотрим, хорошее ли у нее чувство юмора.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что приезд сюда — отчаянная попытка моего мозга ухватиться за соломинку, чтобы только не утонуть в этом море невероятных, не связанных друг с другом рандомных фактов, выстроить новую систему, упорядочить хаос, воссоздать тот утраченный четыре года назад идеально симметричный мир, только вокруг какой-то новой, еще неизведанной мною точки опоры. Пусть даже этой точкой будет смерть моего единственного друга.

Ночное небо нависает над самой головой, блестящее и влажное, будто бы живое. Если смотреть на него достаточно долго, можно поймать во мраке чей-то взгляд.

Мимо с грохотом проскакивает мопед, и я, испугавшись грохота, сворачиваю не туда, в одну боковую улочку, потом в другую. Мне кажется, я двигаюсь параллельно зеленой стрелке на дисплее телефона. Вокруг меня живет своей жизнью вечерняя Барселона.

Одна старая женщина что-то твердит другой на каталонском, звонко постукивая по брусчатке клюкой. На крыльце магазина парочка студентов скручивают языки в поцелуе, тонкая нитка слюны между их ртами блестит в свете чьей-то фотовспышки серным сиянием ада. Я чуть не сбиваю прилавок, уставленный зеленовато-лиловыми пучками спаржи. Впереди показывается глухая стена. Я озираюсь вокруг. Подойдя ближе, я понимаю, что тупик — лишь иллюзия, свернув направо, я оказываюсь в гулком переулке.

Надо мной шелестят на ветру гирлянды кружевных трусиков. Выхожу на перекресток. Скучающие проститутки заговаривают со мной вполголоса в ожидании светофора. Я ныряю в темноту переулков, двигаясь вслед гулкому эху чьих-то столетних шагов. Потом я почти не вспомню дорогу, останется только этот звук, как метроном, а еще запах моря и канализации в воздухе. В какой-то момент я прихожу в себя, чуть не споткнувшись о длинные ноги скейтерши, которые она лениво вытягивает прямо перед собой, сидя на мостовой и скручивая грязными пальцами самокрутку из коричневой бумаги.

Зеленая стрелка дисплея ведет меня под арку средневековой библиотеки. Внутри, в саду, заполненном бэкпекерами и влюбленными тинэйджерами с бутылками дешевого вина в бумажных пакетах, я на миг теряю связь с Интернетом, и маршрут обнуляется.

Я снова выставляю точку и выхожу с другой стороны ограды. Тут же я слышу арабский мотив из распахнутых дверей этнической цирюльни, беглым взглядом оцениваю эскизы татуировок с Иисусом в терновом венце в витрине салона под названием «Кровь и слезы» и сворачиваю в узкий проход между домами. Здесь я обруган пьяной женщиной на велосипеде, с вывалившейся из лосин задницей, затем я проталкиваюсь сквозь бездомных, толпящихся в очереди в благотворительную столовую, вдыхаю режущий ноздри запах тлеющих сигар стариков-шахматистов на площади возле огромного монструозного киноцентра. Я оказываюсь на перекрестке двух улиц, возле окон, завешанных выцветшими шторами. Я читаю вывеску, облупившаяся патина переплетенных букв — «Марселла». Я на месте.

Я знаю, мне нужно туда, внутрь. Загвоздка лишь в том, что у заведения, кажется, нет дверей. Я тру глаза кулаком, чувствуя себя сказочным героем, стоящим у входа в пещеру чудес, шепчу себе под нос «сезам, откройся» и, как по волшебству, замечаю над одним из окон еле заметную табличку: «Entrada»[29].

Первым, что бьет по моим рецепторам, когда за мной закрывается скрипучая дверь, становится тишина. Никакой музыки, никаких голосов, только безмолвие, глухое и увесистое, будто я глубоко под водой, где аквалангисты общаются знаками: соедини большой и указательный палец — значит, все хорошо. Как сказать, что все плохо, я не знаю.