Когда тело говорит НЕТ: цена скрытого стресса

«Анорексия была моим способом закрыться от своих переживаний. Но почему я поступила именно так, я не знаю».

«Возможно, вы видели, как родители страдают из-за сестры, и хотели защитить их. Вы взяли на себя роль опекуна. Вы, вероятно, по-прежнему заботитесь о людях, даже если не осознаёте этого… о своих родителях, братьях, сестрах или муже».

«Или обо всех. Когда муж злится или расстроен, моя первая мысль: как мне это исправить? А ведь дело даже не во мне. Это автоматическая реакция. Сейчас я работаю над тем, чтобы помочь ему при лечении рака простаты[35]. Ну разве я не молодец?»

«Вы же не станете этого делать. У вас может начаться обострение».

«Когда в прошлом году ему впервые поставили диагноз, именно так и произошло. Потом у меня было обострение, когда заболела, а затем умерла мама моего мужа. Я так волновалась за него, что пренебрегала заботой о себе. Я неправильно питалась и мало отдыхала. И я по-прежнему веду себя так со своими родителями. Я защищаю их от всего, что может причинить им боль. Я никогда подробно не обсуждала с ними свое расстройство пищеварения. Не всегда рассказываю им об обострении PC. Я не придаю этому большого значения, ведь они будут сильно переживать».

Зачастую взрослые, вспоминая и оценивая свое детство, не принимают в расчет скрытую цену, которую были вынуждены заплатить за одобрение и принятие родителей. Памела Уоллин, канадская журналистка, у которой в 2001 году обнаружили рак кишечника, ярко демонстрирует это в своих мемуарах «Раз уж вы спросили». В ее книге мы видим разрыв между воспоминаниями взрослого человека и эмоциональной реальностью ребенка. Она заранее предупреждает читателя: «Я хочу сразу предупредить: то, что последует дальше, может показаться платной пропагандой семейных ценностей, но, насколько мне известно, это чистая правда. Мне кажется, у меня было почти идеальное детство». Это идеализированное представление абсолютно противоречит некоторым эпизодам, которые откровенно описывает Уоллин (в настоящее время верховный комиссар Канады в Нью-Йорке).

Памела вспоминает, как ее постоянно запугивала старшая сестра. Ее подавленная злость достигла такой точки кипения, что однажды из мести она поранила ей руку: «У Бонни так и остался шрам на руке от раны, которую я специально нанесла ей перед важным свиданием, на которое она хотела надеть новое платье без рукавов. Ей пришлось надеть накидку, чтобы скрыть шрам». По сей день, пишет Уоллин, она винит Бонни в том, что та вселила в нее страх темноты. Чтобы отделаться от Памелы, когда приходил ее парень, Бонни загоняла младшую сестру в спальню, выключала свет и захлопывала дверь. «Она прекрасно знала, что я буду слишком напугана воображаемыми монстрами, прячущимися под кроватью, чтобы в темноте пройти через комнату и включить свет. Это гарантировало, что до конца вечера я буду сидеть там, дрожа от страха, и не стану мешаться у нее под ногами». Эта история рассказывается в книге с нотками веселья.

В действительности это своего рода «синдром ложной памяти», только наоборот: на сознательном уровне люди часто сохраняют только счастливые воспоминания из детства. Но даже если память сохранила тревожные события, эмоциональные аспекты подавляются. Родительская любовь, как правило, запоминается, а чувства, которые ребенок испытывает из-за непонимания и отсутствия эмоциональной поддержки, — нет. В данном случае нет каких-либо воспоминаний о том, как чувствует себя ребенок, у которого нет ощущения безопасности. Именно из-за этого он не может рассказать родителям о том ужасе и гневе, которые он испытывает, когда его закрывают одного в темной комнате. Это ощущение угрозы, опасности проявляется еще более болезненно в другом эпизоде, который произошел с Памелой в подростковом возрасте. Она просила маму вмешаться в неприятную ситуацию, сложившуюся в классе. Мать Памелы работала учительницей в школе, в которую ходили ее дочери. «Она отчитала меня лишь однажды. Во время урока один из учителей начальной школы трогал девочек за груди. Мама отказывалась верить моим обвинениям. Она сказала, — и я думаю, это влияние времени, в котором она жила, — что мне следует объяснить другим девочкам, что мы должны сидеть так, чтобы он не смог совершать эти нежелательные ощупывания. Мы так и сделали и просто ждали конца учебного года, когда перейдем в следующий класс, где он до нас не доберется… Но все мы, кажется, пережили этот опыт без эмоциональных шрамов». Проблема как раз в том, что «кажется, пережили». Эмоциональные шрамы чаще всего невидимы. Но любые шрамы обладают меньшей прочностью и эластичностью, чем ткани, которые они заменяют: они остаются возможным местом боли и повреждений в будущем, пока их не обнаружат и не позаботятся о них.