Когда-то там были волки

Я смотрю на них с глубокой печалью, но без гнева. Эти два волка лишились жизни в результате естественного хода вещей.

Прежде чем забрать трупы, мы идем по кровавому следу в сердце владений волчицы Пепел и обнаруживаем, что она жива, но морда у нее кровит и с ней ее дочь и зять, Тринадцатая и Двенадцатый, оба тоже ранены. Видимо, только что образовавшаяся пара решила не создавать свою стаю, а присоединиться к Пепел. Тринадцатая пришла к матери, и они вместе выдержали бой. С замиранием сердца я обшариваю лес в поисках волчат; если они умерли, я не знаю, что со мной будет. Но глаз замечает движение, и я вижу, как все шестеро выбегают из зарослей, радостно играя, словно ничего не произошло, и понимаю, что мамаше Пепел и двум другим взрослым волкам удалось отбить нападение группы из пяти волков и защитить молодняк. Было бы логично, если бы Двенадцатый и Тринадцатая, как новая размножающаяся пара, предъявили права на доминирование в стае, но вряд ли они осмелятся. Думаю, Пепел — самый сильный волк, которого я встречала.

Эван, я замечаю это, потрясен смертью валков. В самом начале работы я тоже тяжело переживала каждую утрату. В те дни, даже если наши подопечные убивали друг друга в бою или умирали от болезней, горе было всепоглощающим, как если бы какой-то человек застрелил их без всякой необходимости. Поэтому я веду Эвана на прогулку, и мы собираем полевые цветы, которые он любит так же сильно, как животы ых.

— Я никогда к этому не привыкну, — признается он.

— Вполне естественно, что ты не можешь смириться с беспощадностью природы.

— Но мне уже пора бы. Мы видели достаточно таких смертей. Вот потому мы и не даем им имен.

Я пожимаю плечами.

— И все же. Мы вкладываем в этих животных столько любви, что терять их тяжело. Не кори себя за это.

Я присаживаюсь на корточки около маленьких желтых цветков с пятью лепестками, похожих на маргаритки.

— Ranunculus flammulа, лютик жгучий, — говорит Эван, — и немного Filipendula ulmaria, таволги вязолистной.

Он срывает по несколько цветков каждого растения, и мы идем дальше. Перед нами расстилается заболоченное поле, и мы сходим с тропы.

— Ты на этих выходных поедешь в Глазго? — спрашиваю я.

Там живет вся семья Эвана, и, я подозреваю, у него там любовь, поскольку он пытается вырваться при каждой возможности. Родные полностью поддерживают то, чем он занимается; однажды Эван поведал мне, что они при любом удобном случае с удовольствием собираются на митинги в защиту дикой природы и устраивают немыслимо шумные и суматошные выступления.

— Теперь нет, — отвечает он. — Слишком много хлопот с войной двух стай.

— Поезжай, — говорю я. — На выходных твоя помощь не потребуется, а тебе нужно отдохнуть.

— А сама ты примешь собственный совет, начальница?

Я игнорирую его замечание.

— Ты ходишь на опытную делянку? — спрашивает он меня.

Я киваю.

— Я тоже. Постоянно наведываюсь туда. Смотрю на землю, жду, когда появятся ростки, иногда даже кричу на них, как чокнутый.

Я смеюсь.

— Может, они не вылезают, чтобы досадить тебе?

— Может быть. В какой момент мы примем решение, что ничего не выходит?

— До этого еще далеко.

— Знаю. Но есть ли вообще смысл?

Я медленно качаю головой. Для меня — нет. Но для местных жителей — да. Я говорю:

Дай волкам время, Эван. Нужно немного терпения.

— Терпение никогда не было мне свойственно. О-о, смотри-ка, какая красота. Dactylorhiza incamata. Пальчатокоренник мясо-красный. Его еще называют болотной орхидеей.

На заболоченном лугу стоит прямой стебель, на котором растут около тридцати чудесных пятнисто-розовых цветков, по форме действительно напоминающих орхидеи. Они ярче, чем все цвета Вернера, но ближе всего, я думаю, к оттенку шиповника Rosa officinalis и минерала под названием шпинель. Живых существ такого цвета нет, кроме разве что некоторых птичек. Даже странно видеть растение столь насыщенного цвета в этих краях, где преобладают коричневый и серый.

— Великолепное дополнение к твоему букету, — говорю я.

Но Эван выпрямляется, не срывая цветок.

— Давай оставим эту одинокую красавицу. У нее здесь своя роль.

* * *

Я звоню маме и застаю ее рано утром, перед уходом на работу.

— Как там волки? — интересуется она.

На заднем фоне я слышу бульканье кофеварки.

— Убивают друг друга.

— В порядке вещей. А Эгги как?

— Ну… хорошо. — Впервые за долгое время демонстрирует явное улучшение. Утром даже выходила из дома. — Мама, можно тебя спросить кое о чем?

— Я знала, что ты звонишь с вопросом.

— Откуда?

Я почти слышу, как она пожимает плечами.

— Догадалась по твоему тону.

От этого я запинаюсь.

— Ты видишь людей насквозь, да?

— Это и есть твой вопрос?

— Нет. — Она издает смешок и выдыхает. — Что ты делаешь в первую очередь, когда происходит убийство?

Теперь теряется она.

— У тебя ничего не случилось, дорогая?

— Все нормально.

— И ты бы сказала мне, случись что-нибудь, правда?

— А я думала, ты хочешь, чтобы я развивала толстокожесть.

Какое-то время она молчит. Потом: