Когда-то там были волки

Долгий, леденящий душу путь до машины. Мои ботинки хлюпают по пахучему торфяному болоту, и я думаю, что стать добычей волка здесь было бы ужасно — никакой надежды сбежать, к тому же сама попытка дать стрекача только ускорит твой конец; остается уповать на то, что и для волчицы топкий грунт не самое удобное место для нападения. Но не будем притворяться, что у меня есть хоть часть ее гибкости, проворства и силы. Не будем притворяться, что я в безопасности. Благодаря радиосигналу я знаю, что она близко и не боится меня. Она следит за мной. Храбрая девочка.

Чтобы наблюдать за этой стаей, нам понадобится построить здесь укрытие. Номер Десять вернулась и вряд ли подпустит угрозу к своей семье.

Добравшись до машины, я не хочу садиться в салон. До меня доходит, что я наслаждалась каждым мгновением этой жуткой прогулки.

На базе подтверждается, что рядом со мной была самка Номер Десять. Мы с коллегами ошеломленно смотрим, как загружаются данные, все джи-пиэс-сигналы за последние несколько месяцев, показывающие тысячи километров, которые она пробежала, места, где побывала, территории, которые изучила. И, как будто зная о скором появлении потомства, вернулась как раз вовремя, чтобы защитить свою сестру и свою стаю.

Я сижу на ступенях коттеджа и смотрю на приближающуюся грозовую тучу.

Неразрешимая загадка волков.

Нильс садится рядом, протягивая мне кружку с чаем. Он высокий и, хотя ему уже за пятьдесят, сохранил атлетическую фигуру, а в поддержании здорового образа жизни соблюдает почти военную дисциплину.

— Поздравляю, — произносит он. — Самка Номер Десять жива и здорова. Хорошая новость.

— Хорошая, — соглашаюсь я.

— Как ты и говорила, она вернулась.

Я пожимаю плечами.

— Можно было предположить, что однажды она появится, — А на самом деле я боялась, что этого уже никогда не случится.

Некоторое время мы молча потягиваем чай.

— Прости, что я так взбесилась из-за Шестой и ее логова.

— Не стоит. Ты была права насчет ее жизнестойкости. Извини, что поступил вопреки твоим рекомендациям, — отвечает он. — И за то, что назвал тебя робкой. Ты же знаешь, как глубоко я уважаю твой профессионализм. Никогда еще не встречал человека с таким исключительным пониманием животных.

Я смотрю на него с изумлением. А я и не подозревала, наоборот, думала, что раздражаю его.

— Спасибо, Нильс. Если честно, то, может, я и правда робкая. Не знаю, я просто не могу определить допустимый объем нашего вмешательства и потому начинаю сомневаться больше и больше. Когда наши действия излишни, а когда их недостаточно?

— В этом и заключается сложность работы с дикими животными, — соглашается он. — Я частораз-мышляю о том, что страх перед нами — неестественное для них состояние. Они с ним не рождаются, это приобретенная привычка, которой мы их научили. Когда я был маленьким, моя семья держала парк диких зверей, и там жила маленькая стая из трех волков.

Он никогда мне это не рассказывал. Я знаю, что Нильс вырос на самом севере Норвегии, за Полярным кругом, и однажды он делился воспоминаниями из восьмидесятых, когда дикие волки вернулись в Норвегию. В обществе тут же развернулась дискуссия о том, следует ли сохранять этих волков или отстреливать, чтобы защитить сельское хозяйство. Мнения разделились, разразились горячие споры, потому что волки, как сказал Нильс, обладают непревзойденной способностью будоражить чувства людей.

Теперь он говорит:

— Волки, которых мы держали, родились в нашем парке и привыкли к нашему присутствию, нашим прикосновениям. Большинство волков в других парках прячутся от посетителей, но эти трое подбегали к ограде и были так же очарованы людьми, как и люди ими. Когда посетители уезжали, они бежали за ними как можно дольше и ждали их возвращения. Ни у тех, ни у других не было страха, только взаимное любопытство.

Я улыбаюсь.

— А разве ты не слышала истории про счастливых мужчин и женщин, которые выращивали волков и отпускали их на свободу, а когда через несколько лет случайно сталкивались с ними в лесу, животные радовались встрече и выражали им свою любовь?

Я киваю, хотя никогда полностью не доверяла этим рассказам и подозревала, что бывшие хозяева волчат сочиняют их от тоски.

— Ты в это веришь? — спрашиваю я Нильса, ожидая от него уверенного и определенного, научно обоснованного ответа.

Но он говорит:

— Конечно. Многие животные способны на такие чувства, мы видим это сплошь и рядом. Я считаю, что по природе своей они более верные, чем мы, и что стремление к социальным связям сидит у них глубоко внутри, на уровне инстинкта. После исчезновения того человека среди здешних жителей закипает гнев, и есть те, кто будет добиваться уничтожения волков, и те, кто станет равнодушно смотреть на их уничтожение. Так что нам придется бороться за своих подопечных. Это всегда будет правильным курсом действий.

Его слова разбудили мой инстинкт защитника, укрепили мою уверенность.

«Всем божьим тварям известна любовь», — часто говорил отец. Всем.

* * *