Когда цветут эдельвейсы

— Зачем, красивая? — просипел Косой, притягивая её к себе ещё крепче. — Ты что, не знала, к кому шла?

— Я приходила не к тебе...

— Да ладно, ты, не рассказывай сказки. Я же видел твои глаза...

— Пусти! — Пленница вновь закрутилась волчком, пытаясь вырваться.

В какой-то момент, почувствовав прилив сил, она размахнулась, ударила напавшего правой, потом левой рукой. Витька разозлился, опять перехватил её руки:

— А ты настырная! Я любил таких, хотя давно у меня не было...

— И со мной не будет!

— Будет, куда ты денешься, если пришла! Все не хотят, а потом не оторвёшь...

— Я не за этим приходила! Я к тёте Оле...

— Все приходят к тёте Оле...

Понимая степень своей обреченности, Валя что есть сил запрокинула голову, присела, а потом подпрыгнула. Удар головой пришёлся мужику в подбородок. На какой-то миг это исправило положение, она почувствовала себя свободной, бросилась бежать, но т\т получила сильный толчок сбоку. Боли не было, в глазах мелькнула радуга, и всё пропало.

...Сознание вернулось к ней быстро, со всеми резкими, пронизывающими ощущениями. Она не допускала мысли, что всё это происходит с ней, но это было реально, ужасно. Девушка попыталась вырваться, но пьяница сжал её ещё крепче, с ненасытной яростью владея молодым телом. В бессилии, испытывая на себе чужую силу, она задыхалась от омерзения. Слезы душили, жгли, мучили. Не в состоянии их вытереть, ей приходилось захлёбываться собственной немощью перед насилием, не переставая тихо шептать: «Зачем?.. Слышишь, пусти...»

Когда всё кончилось, Косой оторвался, долго сопел в темноте:

— Ты почему не сказала, что ещё... ни с кем не была?

— Сволочь... Тебе конец! — дрожащими руками оправляя на себе одежды, сказала Валя.

— Только попробуй вякни! Твоему Шурику сразу труба: встречу на лыжне, завалю, рука не дрогнет. И тебе туда же дорога будет, тайга большая...

Пригибаясь в темноте под низким потолком, он вывалился из холодной бани Лузгача на улицу. Несчастная, задыхаясь, закрыла лицо ладошками и горько заплакала.

Пламя угасающей свечи

В этот день он проснулся позже обычного. Под утро Еремею Силантьевичу приснился непонятный, дурной сон: по его лыжне идут охотники, десять, двадцать, тридцать человек. Он, удивляясь подобному обстоятельству (по чужому путику ходить нельзя), предупреждающе кричит последнему, гонит прочь, но не может остановить идущих. За спиной у них его вещи: оружие, котомка, капканы. Дед Еремей в ужасе хочет отобрать, но не может. На него смотрит отец, улыбается, зовёт за собой: «Пошли, Ерёма, с нами! Там, на горе, два кота из твоих капканов добычу снимают. Надо с ними по закону тайги разобраться...» На лице старожила выступил холодный пот, понимает, что разговаривает с покойником, как всегда, стал ругаться, гнать прочь от себя усопшего: «Не время мне еще!» Только чувствует на своих ногах старый промысловик лёгкие, камусные лыжи. И так ему вдруг захотелось пойти за тётей по лыжне, что не мог сдержаться, сделал несколько шагов. А впереди гора неприступная, крутая. А на ней в кустах два рыжих соболя затаились, ждут, когда к ним Еремей придёт, чтобы на него напасть.

Открыл старик глаза, не вставая с кровати, троекратно осенил себя крестом, а «щепоть» бросил за окно: «Свят-свят-свят! Куда ночь, туда и сон!» Полежал старый охотник ещё минуту на подушке, обдумывая, к чему бы это всё приснилось. Вспомнил, что покойники снятся к перемене погоды, глубокий снег — к долгой разлуке, соболя — к врагам, гора — горе, лыжня — к дороге. Вот только зачем отец его ружьё и котомку взял да с собой позвал? Эх, семь забытых перевалов...

За окном лазурь и потемневшие горы. Конец февраля, солнце раньше встаёт, день прибавился, воздух посвежел, ветер сбил с деревьев сухую кухту. Над перевалом высоко играет оранжевый мячик. В небе ни одного облачка. У деда сразу приподнялось настроение, надо кому-то передать своё состояние. Посмотрел на часы: «Мать-телега, куда кукушка улетела?! Время девять, а я на перине костями брякаю!» Присел Силантьевич на кровати, ноги в валенки опустил: хорошо, тепло, видно, недавно Акулина с печки катанки сняла, заботится о муже.

По избе плывёт сдобный запах печёного. На кухне шипит сковорода. Заботливая супруга наливает блины. Дед Еремей бодро шагнул из спальни, тихо ступая, вышел на кухню.

— Здорово живёшь, старая! — Муж шутливо хлопнул супругу сзади. — Как скрипит твоё седло?

Акулина Мироновна испуганно охнула, с улыбкой пригрозила сковородником:

— Давно не гладила? Смотри, не заржавеет!

— Ну-ну! — наигранно отпрянул муж. — Не жалко бравого молодца?

— Ой ли, боюсь, как бы труха не высыпалась!

— Всё, будет! Угости блином, я тебе ласковое слово скажу.

— А ты дров принёс? И воды нет, спишь дольше срока, пора списывать...

— Хорошо, если воды нет, налей молока. А за блины я тебе отработаю, свой сон расскажу.