Когда ты был старше

— Нет, никуда мы не пойдем, глупый. И что это ты такой глупый? Мы собираемся поработать над моей большой сценой. Это твой меч.

— A-а. Мой меч.

Встав из-за стола, я подобрал свой меч. Я не очень представлял себе, как можно биться на мечах посреди свалки. И даже не представлял себе, как поближе подобраться к Бену.

Бен, пиная рюкзак ногой, протащил его через полкомнаты и одной ногой расчистил на полу дорожку. Потом он пошел на меня, подняв палку, и я поморщился. Это все, что я мог сделать, только бы не броситься обратно к себе в комнату. Судя по виду Бена, он совершенно искренне собрался проткнуть меня насквозь. Но я сдержал себя и поднял свой «меч».

Мне практически было видно, как крутились в голове у Бена колесики, пока он пытался заучить первую фразу.

— Я пришел, чтобы… честь оказать…

— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве.

— Я пришел защитить честь, дарованную королевством. Ее честь, дарованную королевством. По праву королевства.

— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве.

Так продолжалось еще несколько минут. Каждое предложение запоминалось неверно, по меньшей мере раза три-четыре, потом получалось настолько близко к тексту, что я его не поправлял. Зато, когда мы вновь вернулись к первому предложению, я убедился, что Бен ничуть не приблизился к запоминанию наизусть. Я слышал от людей выражение «светлая головушка», только в случае с Беном эта головушка, похоже, светлой оставалась только потому, что не позволяла пятнать себя никакой памятью и ничего в себя не укладывала.

— Давай ты произнесешь это все, — предложил Бен. — Так, чтобы я послушал, как это звучит. Но последнее предложение оставь мне. По-моему, последнее я помню.

Я поднял свою палку:

— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве. И когда я одержу победу в битве, она возвратит себе ключи от своего королевства и будет вновь утверждена в своем праве. Не воображал ли ты, что никто не увидит, не заметит твоего коварства, твоих преступлений против твоих же собратьев, или ты просто полагал, что ни у кого не достанет смелости сразиться с тобой за это? Я готов жизнь отдать за свою страну и за ее законную правительницу.

— Хотя, скорее всего, я отдам твою жизнь! — заорал Бен и саданул меня концом палки прямо в солнечное сплетение.

Я упал навзничь, и какая-то тетрадка больно впилась мне в спину. Помню, я подумал, что рядом с Беном становится больно даже тогда, когда мы, казалось бы, прекрасно ладим.

— Ууу, — заныл я, потирая ушибленное место на груди, хотя спине было больнее.

— Прости, — Бен протянул руку, чтобы помочь мне встать. — Нельзя тебя выводить за скобки. Мне еще много работы предстоит. Ведь так?

— Еще бы, — и поднялся сам, без его помощи.

Я сел за пустой стол, и он плюхнулся напротив меня, глядя так, словно был готов меня сожрать. Будто, если он меня слопает, это как-то поможет преуспеть ему в чем-то. В том, что было у меня, а ему этого сильно недоставало.

— Как у тебя получается так все запоминать?

— Не знаю. Все просто заходит и прилипает.

— Жаль я не знаю, как ты это делаешь. Это единственное в тебе… Ну, второе. На самом-то деле. Ты еще кое-что умеешь, и мне бы хотелось знать — как.

— Что?

Он долго выжидал, делая вид, что запутался в собственных мыслях. Я был готов поспорить на деньги, что он так и не скажет. Но он меня удивил.

— Как ты делаешь так, что маме с Бертом всегда нравишься больше?

Мне в восемь лет, наверно, не хватало такта. Потому что я просто говорил правду. Вы бы решили, что в таком возрасте уже следовало соображать получше.

— Ты просто… не надо быть гадким.

И это стало для Бена детонатором.

Когда я оглядываюсь назад, то мне вроде бы ясно, что я запускал цепную реакцию, утверждая, что он не прав, гадок и неисправим. Но тогда это больше воспринималось просто, как высказать очевидное. И реакции Бена на подобное были понятны мне примерно так же, как и математический анализ.

Он выскочил из-за стола так резко, что стол качнулся в мою сторону, я отпрянул на стуле, тот опрокинулся, я упал на спину и ударился головой обо что-то на полу. Так и не разобрался, обо что.

— Да пошел ты! — завопил Бен. — Убирайся к чертям из моей комнаты! Я этот текст сам выучу! Прекрасно без тебя обойдусь, говнюк ты эдакий!

Я выскочил из его комнаты. Заперся в собственной спальне лечить свои раны. Телесные и другие.

27 октября 1984 года

Когда наступил вечер школьного спектакля, дела у Бена шли как угодно, но только не блестяще.

Я сидел в третьем ряду актового зала, между матерью и отцом. Они склонялись надо мной, чтобы поговорить друг с другом. Чтобы сказать такое, чего мне никак не хотелось слышать. Это было мучительно.

Мать давала советы отцу, как не ущемить чувства Бена в связи с его первым театральным представлением.

— Вот что, скажи ему что-нибудь ободряющее, ты слышишь? Даже если он сыграет неудачно.

— Н-да, не думаю, что это верный путь в воспитании мальчика. Называть неудачное удачным.