Когда уходит земной полубог

   — Прости, батюшка, что твой запрет нарушил! По мамке родной соскучился! — И он пополз на коленях к отцу.

Здесь вдруг Петру и пришла в голову та простая мысль, которую он ране и во внимание не брал: а ведь это он отстранил Алёшку от матери. И с девяти лет лишил его материнской ласки и заботы. А ведь он и сейчас ещё зелёный юноша, в феврале токмо семнадцать годков стукнуло! И Пётр с нежданной для себя лаской погладил тёмно-русые волосы сына, вспомнил, как любил он когда-то подкидывать маленького Алёшку. И мягко молвил:

   — Встань, Алёша, да слёзы утри! Ты ведь теперь взрослый, офицерский чин имеешь!

Пётр когда-то мечтал, чтобы Алёшка прошёл тот же солдатский путь, что и он, — бил в барабан, стрелял из фузеи, наводил пушку. Но Алексей всё делал с ленцой, из-под палки, больше ходил в церковь, чем на солдатский плац.

«Да ведь он совсем другой, чем я, растёт! — Пётр с отстранённым любопытством посмотрел на сына, вытирающего слёзы платком. — Я не помню, когда и плакал. Хотя через страх великий как раз в семнадцать лет и прошёл, когда бежал из Преображенского в Троицкую лавру в одной ночной рубашке. Но там иное, там стрельцы грозились зарезать, а здесь ведь он меня, родного отца, убоялся! Нет, с ним лаской надо! И делом занять, дабы не ленился!»

Пётр сказал коротко:

   — Будет о том, Алёша! Раз съездил в Суздаль, в другой раз не поедешь. Теперь не до того, глянь-ко сюда! — Он показал царевичу на закрывавшую стол военную карту, прочерченную красными стрелами. — Гроза, Алёша, великая гроза над нашей Россией подымается. Швед идёт на наши рубежи яко тёмная туча — и с запада, из Саксонии, и с северо-запада, от Риги, и с севера, из Финляндии! — Карандаш Петра летал по карте, показывая стрелы возможных ударов. — А внутри меж тем неспокойно: на Дону вор Булавин смуту затеял, Запорожье шумит, башкирцы наши городки палят. Может, и правы раскольники: грядёт новая великая смута! Сто лет назад у нас уже было такое — и тоже супротив России швед и поляк вместе пошли[11]! — Пётр выговаривал сейчас своё, потайное, о чём часто думал в бессонные ночи. Об этом он не говорил своим генералам и министрам, но тут перед ним была его кровь, единственный наследник! И молвил не таясь: — Почём знать, Алёша, может, история российская такова есть — как начало века, так грядёт к нам великая война и новая великая смута?! И может, наступит скорый конец и нашему дому — дому Романовых? — Он взглянул на побледневшего Алёшку, дёрнул бровью, усмехнулся жёстко: — Да ты не боись, Алёша! Ведь я не Бориска Годунов и не Васька Шуйский — я Пётр! И смутьянов, коим бы только кровушки русской попить да перед неприятелем подсуетиться, я вот где зажму! — Он сжал в кулак тяжёлую мозолистую ладонь, хрустнул пальцами.

Царевич вздрогнул и внезапно подумал: «А хорошо, что батюшка столь силён! Такой не даст пасть дому Романовых!»

Пётр, заметив оживление на лице сына, заключил грозно:

   — Попомни, Алексей: ради счастия России я сына родного не пощажу! У меня один бог — Отечество! Посему скажи, как на исповеди: со мной ты аль против?

   — С тобой, батюшка! — Алексей впервые за весь разговор посмотрел отцу прямо в глаза и попросил: — Поручи мне дело какое, дай полк иль роту! Всё исполню, меня Гюйссен на шпагах биться-то обучил!

   — Эх ты, на шпагах биться! — рассмеялся Пётр, хотя по всему было видно, что обрадовался боевому задору наследника. Сказал мягко: — Сядь, Аника-воин, и слушай: на войне скакать со шпагой для царей последнее дело. Отчего, мнишь, я войска редко вожу, генералам своим доверяю, а сам больше по тылам о хлебе да башмаках солдатских пекусь? Да потому, что без сухарей нет ни армии, ни флота. А собрать те сухари и не своровать — не всякий может! Но нам-то, Романовым, не у себя же красть? Вот и поручаю я тебе царскую ношу — поедешь в приграничные крепости, самолично проверишь — заготовлен ли хлеб для войска. А оттуда в Москву поспеши — крепить надобно и Первопрестольную. С Василием Корякиным вместе то дело свершите. Корчмин — фортификатор дельный, учен в Пруссии, живо всю Москву болверками и люнетами прикроет.

   — Батюшка, да неужто швед из Саксонии до Москвы дойдёт? Даль-то какая! — Алексей склонился над картой.

   — Дойдёт иль нет, не ведаю, Алёша, но что Каролус уже генерала Шпарра комендантом в Москву определил, знаю наверное. Только ведь и я в Москву своего нового коменданта назначил! — В глазах Петра сверкнула искорка смеха.

   — Кого же, батюшка? — с видимым неудовольствием спросил Алексей, думая, что батюшка опять заставит его ходить под одним из своих любимцев.

   — Тебя и назначил, Алёша! — сказал Пётр твёрдо. — И помни, я тебе крепко верю, ежели в столь трудный час доверяю тебе столицу.

   — Спасибо, батюшка! — Алексей вскочил, вытянулся по-офицерски. — Когда ехать прикажешь?

   — А когда готов?

   — Да хоть сейчас, отец.