Когда уходит земной полубог

   — Вот и будем жить мы с тобой, Кирилыч, в Новгороде, судаков в Дуняшкиных амбарах пересчитывать! — подмигнул своему верному вахмистру Роман.

Но теперь, когда и впрямь можно было получить абшид, уходить с привычной армейской службы в мирную жизнь Роману было страшно и боязно, хотя в этом он не признавался даже себе. Привык ведь за семнадцать лет к походной солдатской службе. А к чему он в мирной жизни пригоден? По правде сказать, он и не знал.

   — Зачем же обязательно в новгородском амбаре сидеть — там та же сырость, что и в Петербурге. Переезжай-ка лучше, Ромка, в Москву, на наше отцовское подворье. В Москве воздух сухой, здоровый, там ты все раны залечишь! — неожиданно поддержал Дуняшу Никита. И все вдруг как-то ясно ощутили, что долголетняя война и впрямь кончилась и можно подумать о самых мирных делах: детях, доме, семье.

   — Твоя-то благоверная отчего к нам не пожаловала? — спросила Дуняша Никиту, хотя в общем-то была довольна, что спесивая камер-фрау не испортила родственную компанию.

   — Во дворце она, у государыни... Там ныне опять «рием! — нехотя ответил Никита.

Роман, который был уже наслышан от знакомых гвардионцев о ветрености свояченицы, поспешил перенести разговор:

   — Гляньте! Ещё два щита зажглись! — Роман спустил своих мальцов с колен, и они тотчас повисли на чугунной решётке балкона.

   — На первом щите богиня правосудия — Фемида — попирает ногами двух фурий — ненавистниц России, — ласково растолковывал Никита своим племяшам огненные фигуры. — А на другом, видите, на входящем в гавань корабле огненная надпись: «Конец венчает дело!»

А что за огненный храм вдали вознёсся? — Дуня любопытствовала не менее своих мальцов.

Никита улыбнулся и пояснил:

   — Сие храм Марса, бога войны. Сейчас двери в оный храм, Дуняша, закроются и наступит для России вечный мир и благоденствие!

И словно услышав его слова, двери в храм Марса и впрямь затворились и грянул такой пушечный и ружейный салют, что, по словам очевидца, «вся Нева, казалось, была объята пламенем и можно было подумать, что земля и небо готовы были разрушиться».

   — Не верю я в вечный мир! Стреляют уж больно шибко! — Кирилыч самовольно глушил рябиновую. А Роман подумал, что и он не верит, потому как знает уже приказ — готовиться к скорому походу в Астрахань. Но мечта об абшиде уже прочно поселилась в его душе — ведь его война, Великая Северная, победно закончилась.

Часть четвёртая КЛЮЧИ ОТ АЗИИ

ЖАРА В ИСФАГАНИ И СЛАДКИЕ НОЧИ В ШЕМАХЕ

Летом 1717 года жара в древней персидской столице Исфагани стояла нестерпимая. Сухой ветер из жарких пустынь Белуджистана нёс горячий мелкий песок, покрывавший голубые купола мечетей, крыши шахских дворцов и купеческих караван-сараев; бессильно поникли увядшей от зноя листвой деревья в садах; весело журчащие по весне арыки пересохли, заметённые знойной пылью. Казалось, сама пустыня вошла в город.

Мелкий песок шуршал за узкими решетчатыми окнами днём и ночью, так что Артемию Петровичу Волынскому, русскому послу в Исфагани, иногда снилось, что он и сам уже закопан в песок. И когда, закутавшись в плащ, он ехал по вымершим от зноя улицам на аудиенцию к шаху Гуссейну или на встречу с визирем и фаворитом шаха Эхтимат-Девлетом, ему казалось, что Исфагань — город мёртвых.

Только по вечерам, когда жара несколько спадала, столица Персии оживала: начинал шуметь огромный базар, открывали свои лавчонки купцы в караван-сараях, и в жилище Волынского, обнесённое высокой стеной, по которой разгуливала стража, и тем скорее походившее на тюремное узилище, а не на резиденцию полномочного российского посла, долетали звонкие голоса уличных разносчиков.

Но как раз вечером Волынскому и его товарищам по посольству, думному дворянину Андрею Лопухину и англичанину на русской службе Джону Белю, запрещали покидать здание посольства. На все укоры Волынского первый министр шаха Эхтимат-Девлет только покачивал головой, выкатывал на посла свои коричневые бараньи глаза, и не говорил, а словно блеял: «Нельзя! Никак нельзя!» — и боле ничего не объяснял.

Впрочем, Артемий Петрович через купцов-армян из Джульфы — пригорода Исфагани — уже знал, чем вызвана перемена в отношении персов к русскому посольству.