Когда уходит земной полубог

   — Слышал, как местоблюститель престола патриаршего Стефан Яворский ныне отличился? — И, достав бумаги, бросил их на стол. — Читай! Я ныне те слова митрополита в соборе по памяти записал!

Алексей стал читать. Сперва в своей проповеди преосвященный обличал фискалов. Смело, конечно, потому как учредил фискалов по всем губерниям именной царский указ. Но его, Алексея, сие в общем не касалось. Но дале! Царевич почувствовал, как у него под париком зашевелились волосы, понял: Яворский-то читал свою проповедь 17 марта, в день божьего угодника Алексея, Прямого покровителя и заступника всех земных Алексеев. Впрочем, преосвященный даже не намекал на царевича, а напрямую с амвона возгласил именно о нём:

«О угоднице Божий! Не забудь тезоименинника твоего, заповедай божиих хранителя и твоего преисправного последователя... Ты удалился от родителей: он такожде; ты лишён от рабов, слуг и подданных, другов, сродников знаемых: он такожде; ты человек божий: он такожде истинный раб Христов!» — Алексей и не заметил, как начал читать уже вслух обращение преосвященного. Читал ой высоким голосом, на срыв:

   — «Могим убо, светче Божий! Покрый своего тезоименинника, нашу едину надежду, покрый его в крове крыл твоих, яко любимого птенца, яко зеницу от всякого ела соблюди невредимо!»

   — Так-те, царевич! Преосвященный ныне в проповеди как в колокол ударил — Алексей, мол, наша едина надежда! — бодро хохотнул Кикин, а в ушах царевича всё ещё плыло: «...яко зеницу от всякого зла соблюди невредимо!»

И здесь Алексей встрепенулся и спросил с тревогой:

   — А где митрополит сие слово вещал?

   — Да не в церквушке какой захудалой, в самом Троицком соборе оглушил святой отец господ сенаторов. Иные от перепуга и конца службы не дождались: бросились по домам царю-батюшке доносы писать! — криво ухмыльнулся Кикин. И спросил быстро: — Ты-то чего там не был?

   — В Печорский монастырь на богомолье ездил, вот и запоздал... — как бы оправдывался царевич.

   — И хорошо, что запоздал, не то бы быть над твоей головой великому царскому гневу! — равнодушно сказал Кикин, с пьяным упорством подбирая на тарелке ускользающий солёный» рыжик. Наконец ухватил подлеца, отправил в рот, запил горькой петровской — Хорошую твой батюшка водку изобрёл, за то навек ему от всех пьяниц будет честь и хвала! — Кикин икнул, глянул на побледневшего царевича и снова весело хохотнул: — Да ты не бойсь, царевич! Пей! Говорю, твоё счастье, что тебя в тот час в соборе не было. Видать, Алексей, божий человек, и впрямь тебе великий заступник!

   — А верно ведь молвил преосвященный! Окроме меня, кто на Руси сейчас надежда для всех малых и сирых? — После третьей чарки царевич отошёл от потрясения, голос его заметно окреп и он задиристо уже говорил Кикину: — Вот видишь, я, выходит, один для своего народа заступник!

   — Один, один, — поддакивал раскрасневшийся Кикин.

   — Погоди! Будет моё царство — сидеть на колу Меншикову и всем его клевретам! — после часового возлияния пообещал царевич Кикину.

   — Правильно! На кол всесильного Голиафа, а с ним и всех его фискалов! — Кикин с восторгом внимал царевичу. Но через минуту уже переменился и страшно подмигнул: — А вдруг они ране о речах твоих спроведают и кликнут царю «Слово и Дело!» — что тогда?

Алексей словно налетел на каменную стену и стал испуганно озираться. Ведь он никогда не чувствовал себя сильным, смелым и только водка крепила его боевой дух. Вот и сейчас он широко раскрыл глаза и прошептал:

   — И в самом деле — что тогда?

Над ним словно уже нависли тяжёлые мокрые своды казематов Петропавловской фортеции.

Но Кикин опять обернулся соколом. Пьяно махнул рукой:

   — Пустое! От отца ты всегда уйдёшь. Есть у тебя великие заступники! Прав владыка! Токмо защиту и кров тебе, царевич, не Алексей, божий человек, даст, а родственники твои — Габсбурги. Я на днях в Карлсбад на воды еду, могу и в Вену завернуть! Хочешь, с императорским канцлером переговорю?

   — Знамо, хочу! вырвалось у Алексея.

   — Вот и славно! — Кикин поднялся во весь свой Преображенский рост. — Ну а теперь клич девок, царевич! Именинник ты али нет? Да и Фроську-то свою покажь...

   — Ефросинью не трожь! — озлобился вдруг Алексей.

   — Ну, тогда ступай к своей немке! Чаю, у неё и теперь этот рыжий Левенвольд кровать греет.

   — Врёшь, собака! — Царевич вдруг вцепился в волосы Кикина.

Но тот перехватил его руки и сжал так сильно, что у Алексея вея пьяная дурь вылетела из головы.

   — Не трожь меня, царевич, — угрожающе молвил Кикин, — не трожь! — И добавил не без насмешки: — Меня твой отец и тот на Плещеевом озере однажды побороть не мог, а тебе куда? Эх ты, Алексей-угодник! — Кикин пошёл к выходу, но с порога обернулся и сказал неожиданно трезво: — А насчёт Вены подумай, царевич. В следующий четверг я туда путь свой правлю. Да и то рассуди: как тебе здесь жить, ежели жёнка твоя сыночка поднесёт? Чаю, ни царь, ни царица большой радости от того приплода иметь не будут!