Когда улыбнется Ганеш

— Как я понимаю «новую волну»? — повторяет он мой вопрос. — Как первую серьезную попытку многих режиссеров, сценаристов, актеров вторгнуться в реальную жизнь. Первую общую попытку, потому что отдельные наши режиссеры и раньше прорывали бреши в заслоне из развлекательно-декоративных фильмов, отделявшем их от массового зрителя. Жизнь вокруг нас полна острейших противоречий, которые требуют художественного осмысления. И осмыслить наше собственное развитие должны мы, больше некому. Наша страна добилась политической независимости, борется за независимость экономическую, но это еще не все. Нужна борьба за духовное раскрепощение, за освобождение от кастовой, национальной, религиозной ограниченности. Кино здесь может сделать многое. И уже делает. «Новая волна» становится все более крупным явлением. Этому способствует приток творческой молодежи — выпускников специальных учебных заведений, которых не было раньше.

Бенегал и его коллеги хорошо понимают силу своего оружия и обращаются с ним с чувством высокой ответственности. В условиях массовой неграмотности и слабого, лишь зарождающегося телевидения кино оказывается главным средством художественно-эмоционального воздействия на массы. Однако лучшую часть индийской кинематографии питает, конечно, литература. Я говорил о том, что кино, даже коммерческое, превращает порой хорошие стихи в подлинно народные песни. И великая Амрита Притам с помощью кино и радио вошла в каждый индийский дом. Она пишет на своем родном пенджаби, ее переводят на все индийские языки. Впрочем, на севере песни на ее слова понятны и без перевода. Кино ли, радио — неважно что — донесло до миллионов и миллионов индийцев голос их соотечественницы, ее талант, пронзительно чистый и ясный, стал их достоянием, их любовью и гордостью.

Она говорит тихо, неторопливо, будто прислушиваясь к своим мыслям, глаза ее полны светлой печали. Сейчас ей 64, но тогда, в том благословенном и проклятом сорок седьмом, она была стройной и гибкой, и ситара, казалось, сама пела в ее сильных и нежных руках. Индия любит ее лицо и руки — и те, давние, и нынешние. Увидев Амриту Притам однажды, вы не можете забыть ее облик, поразительно гармонирующий со всем, что ею сделано.

Для нее, как и для большинства пенджабцев, сорок седьмой был и долгожданным, и страшным. Страна, добившаяся свободы, оказалась вдруг разделенной, первые же минуты ее независимости были отравлены чудовищной индо-мусульманской резней, спровоцированной уходившими колонизаторами. Раздел страны на Индию и Пакистан прошел по сердцу каждого индийского патриота. Ровесники Амриты Притам никогда не забудут об этой трагедии, не смогут отвлечься от нее. До сих пор по обе стороны границы люди готовы заплакать, когда звучат строфы ее поэмы о том времени. Она, как, наверное, никто, сумела выразить их чувства, которые были выше индусских или мусульманских, выше любой религии. В те страшные дни она впервые почувствовала себя писателем-гражданином. Разделу страны, тяжелой судьбе миллионов вынужденных переселенцев она посвятила тогда и роман. Само слово «партишн» — раздел она произносит с дрожью в голосе. Еще бы, ведь родилась она в местечке Гуджранвалла под Лахором, которое, как и Лахор, осталось по ту сторону границы.

Ей было десять лет, когда умерла мать. Братьев и сестер у нее не было. Одинокий отец мечтал, чтобы дочь пошла по его стопам — стала писательницей. Огромная его библиотека в лахорском доме была для нее местом первых детских раздумий, окном в необъятный мир. Уже в отрочестве Амрита обнаружила непреодолимую тягу к стихам. Но и проза влекла ее. Ее путешествие в мир острых социальных чувств, душевных драм, удивительных судеб и борьбы за справедливость началось в том далеком, навсегда покинутом Лахоре. Краски его и будни завладели ее душой. После раздела она не стала жить в той части Пенджаба, которая отошла к Индии, поселилась в Дели. Из-под ее пера вышло полтора десятка романов. Тысячи и тысячи стихотворных строк ее славят любовь, доблесть, братство. «Партишн» оказал огромное влияние на все ее последующее творчество: она стала яростным и стойким борцом против религиозной и коммуналистской розни во всех ее проявлениях. Ее герои всеми своими поступками, всей логикой поведения утверждают: любовь — высшее достояние человека, она в душе его занимает куда более существенное место, чем религия. Мракобесы предъявляли ей самое страшное в Индии обвинение — обвинение в атеизме. В ее романе «49 дней» мусульманка и индус любят друг друга. Отец девушки не только не препятствует ее браку, но и советует будущему зятю обратить ее в индуизм. Тот отказывается: нас, говорит он, связывает любовь, а это самое главное. Религия тут ни при чем.

Когда к Амрите Притам пристают с требованием разъяснить свое отношение к религии, она коротко отвечает: «Я верю в дхарму», то есть в систему этических норм, этического поведения индуса, которую, однако, едва ли стоит отождествлять с религией в целом.