Когда Венера смеется

Я провел их в сад. Тригонион устроил целое представление, дрожа и потягиваясь, хлопая складками тоги в странной, решительно неримской манере. Дион изучил рыбный садок с видом абстрактной задумчивости, затем обозрел темнеющее небо, несколько раз глубоко вдохнул воздух и снова принялся ходить, сразу же чуть не столкнувшись со статуей Минервы. Богиня-девственница в одной руке держала поднятое острием вверх копье, а в другой — сжимала щит. На плече у нее сидела сова, а у ног свернулась кольцами змея. Статуя была раскрашена такими живыми красками, что казалось, будто богиня дышит и смотрит на нас из-под забрала своего шлема, украшенного волосяным гребнем.

— Изумительно, — прошептал Дион. Тригонион, храня верность Великой Матери, удостоил богиню мудрости лишь любопытного взгляда.

Я остановился рядом с Дионом, разглядывая знакомое лицо статуи.

— Единственная женщина в этом доме, которая никогда мне не возражает. Впрочем, она никогда и не слушает меня.

— Должно быть, она стоит небольшого состояния.

— Вероятно, хотя я не смог бы назвать ее цену. Я унаследовал ее, так сказать, вместе со всем домом. История о том, как все это перешло в мое владение, могла бы заполнить собой целую книгу.

Дион осмотрел портик, окружавший сад, явно впечатленный увиденным.

— Эта разноцветная мозаика над дверным проемом…

— Обожжена ремесленниками из Арретиума. Об этом мне сообщил мой покойный наследователь, Луций Клавдий, когда я был в этом доме еще только гостем.

— А те колонны, покрытые прекрасной резьбой…

— Перевезены сюда, равно как и статуя Минервы, с одной старой виллы в Байях и установлены с превеликим трудом, как мне сказали. Все они греческого образца и греческой работы. Луций Клавдий обладал безупречным вкусом и неистощимыми средствами.

— А теперь все это твое? Ты не терял даром времени, Гордиан. В самом деле, великолепно. Когда мне сказали, что ты живешь в прекрасном доме здесь, на Палатине, я засомневался, неужели это тот самый человек, который вел жизнь странника в Александрии и перебивался с хлеба на воду?

Я пожал плечами.

— Я мог быть странником, но всегда мог вернуться в скромный дом моего отца, который находится здесь, в Риме, на Эсквилинском холме.

— Но наверняка он был не так хорош, как этот? Ты добился впечатляющего процветания. Видишь, я правильно оценил тебя, когда мы впервые встретились в Александрии много лет назад. Я знавал много мудрых людей, философов, которые питали страсть к истине, как иные люди питают страсть к изящным винам, пышным одеждам или красивым рабыням, — словно к блистающей собственности, которая способна принести им успокоение и доставить уважение других людей. Но ты разыскивал истину так, словно собирался жениться на ней. Ты томился по истине, Гордиан, будто не мог жить без того, чтобы вдыхать ее аромат каждое утро и каждый вечер. Ты в равной мере любил все ее тайны — великие загадки философии и практическую задачу по обнаружению убийцы александрийской кошки. Добиваться истины — само по себе добродетель. За твою добродетель боги наградили тебя.

На это я мог ответить только пожатием плеч. За те тридцать лет, что прошли с тех Пор, как я расстался с Дионом, я сотни раз мог погибнуть, потому что мои заботы то и дело подвергали меня опасности, и сотни раз я, подобно прочим людям, мог лишиться всего своего достояния. Вместо этого мне достался прекрасный дом на Палатине, где в числе моих соседей были сенаторы и богатые торговцы. Объяснение Диона по поводу моей удачи было не хуже других объяснений, хоть мне и кажется, что даже философы не могут сказать, почему Фортуна улыбается одним людям и с презрением отворачивается от других. Глядя за тем, как Дион возобновил свою порывистую ходьбу, я не мог удержаться от мысли, что сам он, несмотря на долгие годы, посвященные разысканию истины, имел вид человека, к которому Фортуна повернулась спиной.

Я уже давно не беседовал ни с одним философом и успел позабыть, как они любят говорить — даже больше, чем политики, и не всегда по делу. Мы отвлеклись далеко в сторону от целей, которые привели Диона в мой дом. В саду становилось холодно.

— Давайте вернемся в дом. Если жаровня все еще слишком горяча, я прикажу рабыне подать вам охлаждающего вина.

— Для меня лучше согревающего, — сказал Тригонион, дрожа от вечерней прохлады.

— М-да, я бы выпил еще твоего превосходного вина, — пробормотал Дион. — Я чувствую сильную жажду.

— Может, ты чувствуешь и голод? — спросил я. Мой желудок заурчал.

— Нет! — решительно отказался он. Но ступив на порог дома, он споткнулся и закачался, а когда я протянул руку, чтобы поддержать его, то почувствовал, как он весь дрожит.

— Когда ты ел последний раз?

Он покачал головой.

— Не могу сказать наверняка.

— Ты не помнишь?

— Вчера я решился выйти на улицу, переодетый как сегодня, и купил себе на рынке немного хлеба. — Он покачал головой. — Я мог бы купить побольше, чтобы осталось на утро, но кто-нибудь мог отравить его, пока я спал…

— Так ты весь день сегодня ничего не ел?