Когда Венера смеется

Я оказался лицом к лицу с женщиной неопределенного возраста. Зная, что она лет на пять старше своего брата, Публия Клодия, я подсчитал, что ей должно быть лет сорок, плюс-минус год. Трудно было определить, соответствует она своему возрасту или нет. На сколько бы она ни выглядела, это ей шло. Кожа Клодии была определенно нежнее, чем кожа большинства сорокалетних женщин, цветом как белая роза, очень гладкая и блестящая; возможно, подумал я, просачивавшийся сквозь полотно палатки свет льстил ей. Волосы черные и глянцевитые, уложенные на голове целым лабиринтом причудливых прядей при помощи таинственной скрытой конструкции из гребней и булавок. То, как волосы были убраны назад со лба, еще больше усиливало впечатление от необычно резкого изгиба скул и гордой линии носа, который, будь он немного побольше, можно было бы назвать чересчур крупным. Губы у нее были пышно-красного цвета, который никак не мог быть естественным. Глаза ее, казалось, вспыхивали блестками голубого и желтого огня, но большей частью — зеленого, цвета изумрудов, мерцающих, словно поверхность Тибра под солнцем. Мне приходилось слышать о ее глазах раньше; глаза Клодии были знамениты.

— Посмотри, как они покрыты гусиной кожей! — засмеялась она. — Удивительно, что они вообще могут выдерживать такой холод. Ранней весной вода в реке ледяная, как бы ни грело солнце. Смотри, как съежилось их мужское естество; жаль, мы теряем половину удовольствия от наблюдения. Но, обрати внимание, — никто из них не дрожит. Они не желают, чтобы я видела их дрожащими, мои дорогие, храбрые, глупые мальчики! — Она снова засмеялась низким горловым смехом.

Клодия лежала на диване, опираясь спиной на груду подушек, подогнув под себя ноги. Длинная стола из переливающегося желтого шелка, подпоясанная под грудью и еще раз на талии, покрывала ее от шеи до пят. Лишь руки были обнажены. Но даже при этом никто не назвал бы такой наряд скромным. Ткань была настолько легкой, что просвечивала насквозь, и в танцующем свете, отраженном от реки, трудно было определить, исходит ли сияние контуров ее тела от гладкого шелка или от блестящей кожи под ним. Я никогда не видел подобного одеяния. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Клодия засмеялась снова, на этот раз уже не над мужчинами в реке.

— Тебе нравится? — Она посмотрела мне прямо в глаза и медленно провела ладонью от талии вниз по бедру к тому месту, где закруглялось колено. Шелк под ее рукой, казалось, покрылся рябью, словно вода. — Это прямо с острова Кос. Новинка знаменитых тамошних шелкоделов. Не думаю, чтобы у какой-нибудь еще женщины в Риме был подобный наряд. Или, возможно, они, подобно мне, не решаются появиться в нем на людях. — Она скромно улыбнулась и потрогала ожерелье, висевшее у нее на шее. Она расставила пальцы, и благодаря прозрачности ее шелка я ясно видел, что, пока она катала лазуритовые бусины между большим и указательным пальцами, мизинец ее изящно касался большого бледного соска на груди, пока он не начал набухать от возбуждения.

Я откашлялся и бросил взгляд через плечо. Молодые люди в воде перебрасывались кожаным мячом, затеяв игру, но то и дело поглядывали на палатку. Неудивительно, что все они пришли сюда в первый же весенний день, подумал я. Они пришли, потому что желают посмотреть на нее не меньше, чем она желает смотреть на них. Я опять откашлялся.

— У тебя пересохло в горле? Неужели ты всю дорогу от Палатина шел пешком? — она спрашивала с искренним изумлением, будто преодоление любого расстояния за пределами дома на ногах считала подвигом, который часто совершают ее носильщики, но на который она никогда не решилась бы сама.

— Да, я шел пешком.

— Бедный мой, тогда ты наверняка мучаешься от жажды. Вот, смотри, прежде чем удалиться, Хризида поставила для нас чаши. В том глиняном кувшине свежая вода. Вино в серебряном графине, вон там, — фалернское. Я не пью другого.

Все сосуды, о которых она говорила, находились на небольшом столике рядом с ней. Однако в палатке не было ни одного сиденья. Похоже, посетителям здесь положено стоять.

В горле у меня действительно пересохло, и не только потому, что день стоял жаркий. Чаша Клодии уже была полна вина, поэтому я выбрал кувшин с водой, наполнил ею вторую чашу и выпил маленькими глотками, прежде чем наполнить чашу снова.

— Ты не хочешь вина? — Голос ее звучал разочарованно.

— Полагаю, нет. Человеку моего возраста не годится пить после того, как он провел столько времени на солнцепеке. — Если вино и не причинит вред моему желудку, то моей способности рассуждать в такой компании оно помешает точно. Как начнет выглядеть полупрозрачный шелк ее столы после чаши-другой крепкого фалернского?

— Ну, как хочешь. — Она пожала плечами. Шелк качнулся на ее плечах, затем покрылся рябью, словно поверхность воды, над ее грудью.

Я выпил вторую чашу и отставил ее.

— У тебя была какая-то причина посылать галла за мной?