Когда воют волки

— Не дошло, — ответил Жусто, — не было свидетелей. Они встретились в Коргу, наверху, как идти в Валадим-даш-Кабраш, где зимой стада не пасутся. Туда ездят только за кустарником, и не удивительно, что в ту пору там никого не было. Бруно как подкошенный упал на землю… Думали, помирает, а он сам добрался до дому. Пришел с разбитой головой, но доктору не пожелал показаться, и это ему дорого обошлось. Рана на голове не заживала, он был на волосок от смерти. Сам может рассказать… Ты, кажется, уже слышал, что у нас хотят отнять землю?..

Жусто был большой сплетник, и не мудрено, что поторопился рассказать то, что Ловадеуш должен был услышать от жены и родных.

— Какая стоит погода? — спросил Ловадеуш.

— Плохая. В это время на сухих землях уже нужно сеять кукурузу, если роса выпадает. Теперь все перепуталось. Прежде на пасху слышно было, как куковала кукушка, а сейчас молчит. Земля больше не родит, устала, выдохлась… Португалию зовут страной семи семян, как божий мир — миром семи грехов. Еще бы! Сеешь один алкейре, а собираешь четыре, да еще должен считать себя счастливцем. Поэтому никто больше и не хотел обрабатывать землю. Ведь она черная и пачкает руки! Сильные уезжали из страны, оставались только слабые, ни на что не годные. Вот и получалось, что и тот, кто ходит за сохой, и тот, кто пасет скот, живут в холоде и голоде, они большие рабы, чем негры. Крестьяне кормят ораву дворян, министров, докторов, писарей, священников; на их шее все нищие, лодыри и бездельники. Они рассыпают манну небесную, а сами голые, как каштаны, после того как их обтрясут. Знаете, чего больше всего боятся те, кто носят фраки? Того, что в один прекрасный день будет подсчитано, сколько стоит зернышко хлеба. Если это случится, мир погибнет тотчас же.

Некоторое время все молчали, размышляя над словами Жусто, затем он приветливо обратился к Мануэлу:

— Висенте сказал мне, что ты стал доктором… Это правда?

Ловадеуш скромно улыбнулся.

— И будто отцу Урро, который ехал вместе с тобой, туго пришлось, когда ты стал с ним спорить. Похоже, немало ты повидал и кое-чему научился…

— В сертане без этого нельзя. Несколько книжек я читал. В Куиабе жил один человек, прямо святой, у него был целый шкаф книг, и он мне давал их. Он был натуралистом и бродил по зарослям с двумя ящиками. В один он собирал насекомых, в другой — травы. Иногда и я ходил с ним. Это знакомство научило меня большему, чем научила бы целая армия профессоров.

Выслушав его, Жусто восхищенно покачал головой. Однако он не мог не обратить внимания на худобу Мануэла и неуверенность его движений, а поэтому выпалил ему прямо в лицо, как бы подведя итог своим наблюдениям:

— Все это так. Ну, а деньги ты привез? Нет? А ты не обманываешь меня? Жаль, жаль… В твоем доме дела плохи, еле концы с концами сводят…

Ловадеуш, не ответив, поджал губы. Не хватало только, чтобы каждый дурак совал нос в его дела! Обозлившись, он уже готов был послать болтливого Жусто ко всем чертям, но лишь отвел глаза в сторону. Однако негодяй, неверно истолковав его деликатность, изрек унизительный приговор:

— Я всегда говорил, Бразилия не для всякого.

— Подумаешь новость! Так всегда было, с тех пор как мир стоит, — заметил Финоте.

— Одних когтей мало, нужна еще хитрость, — возразил Жусто.

— Знаешь, что однажды сказал мне Котим из Реболиде, когда я его спросил, не хочет ли он поехать за океан. «Конечно, хочу, — ответил он, — но это не для меня. И знаешь почему? Я не ловкач. Чтобы жить там, нужно быть пройдохой, а я таким не родился». Значит, правда, что там только хитрецы устраиваются?

Мануэл Ловадеуш, поняв смысл этого намека, ответил мягко:

— Всякое бывает, кум, всякое. Но и там хороших людей хватает и среди бразильцев и среди португальцев.

Беседа оборвалась, так как народу все прибывало и прибывало, большинство было в плащах, и очень немногие в пиджаках, женщины в шалях — ночи еще стояли холодные. Ловадеуш, растерявшись, не знал, с кем говорить, и поэтому переходил от одного к другому, а потом возвращался к жене, которая неохотно отпускала его, полная ласкового нетерпения.

Люди толпились во дворе, в дверях сгрудилось столько любопытных, что в доме стало нечем дышать. Сначала было темно, но потом взошла полная луна, и при ее ярком свете Мануэл обходил гостей, пожимая руки одним, обнимая других. Он вспоминал о стариках, которые уже умерли или не смогли прийти, а молодых отсылал домой к детям. Так постепенно он оказался далеко от дома на дороге, которая привела его к трактиру Накомбы. Трактирщик за это время снес старый дом и поставил новый, кирпичный, с оштукатуренными стенами. По-прежнему здесь подавалось разбавленное вино — та же водица, только вроде лучше на вид. А сам Жулио Накомба, ставший еще более пузатым и важным, как всегда, стоял с засученными рукавами и в фартуке, чтобы не пачкать одежду.