Когда воют волки

— Он такой же, как был! Ему уже за семьдесят, а он один поднимает почти всю пашню у нас в Рошамбане. Я плохо с плугом управляюсь. А он здоров! Возьмет мешок в десять алкейре[3], подбросит и взвалит себе на плечи!

— Только всегда он чем-то недоволен, — вставила Жоржина.

— Нет, вы послушайте, отец! Заболел как-то у него зуб. Вместо того чтобы пойти к цирюльнику и вырвать, он привязал один конец бечевки к гвоздю, другой — к зубу и так дернул, что зуб тут же вылетел прочь. Это был первый зуб, который его подвел. Корни, как у дуба, и кровь еле остановили. Мы уж думали, что ничего не сможем сделать.

— Таких людей теперь мало осталось, — сказал Мануэл.

— Ну и хорошо, — отозвался сын. — А как он бегает? Один раз, когда выпал снег, он подстрелил зайца. Ранил его в ногу и бежал за ним почти километр, пока не поймал. А Кашаррету-охотник говорил, что зайцы с перебитой ногой убегают иной раз даже от собак. Да, здоров старик! Сейчас он в Рошамбане…

— Один?

— Один и нисколько не боится. Прогнать его оттуда — значит лишить его жизни, — сказала Жоржина. — Вы уже слышали, что у нас хотят отнять землю в горах? Сейчас в наших краях ни о чем другом не говорят. Видать по всему, много крови прольется.

Пока дети расхваливали деда, испуг Филомены постепенно проходил. Теперь она повернулась так, чтобы удобней было смотреть на Мануэла. Он тоже смотрел на нее, смотрел с сожалением и даже отвращением — ее лицо было в морщинах, не хватало переднего зуба, и это портило ее. Жена казалась ему не только безобразной, но и чужой. Она тоже превратилась в развалину! Жалкая, растерянная Филомена смотрела на него и не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Ему же вдруг захотелось вернуться в Мато-Гроссо, провалиться сквозь землю, не быть больше Мануэлом Ловадеушем, этим загнанным ослом, превратиться в жестокого, бесстрашного бандита. Почему ему не посчастливилось стать богачом, владельцем двух или трех небоскребов в Рио или Сан-Пауло, хозяином магазина или двух-трех булочных на улице Кариока, которые приносили бы ему изрядный доход?! Вместо этого ему суждено было вернуться на родину и выть как псу у дверей хозяина, если он, Мануэл, хочет, чтобы его уважали: «Я богат, очень богат. Только богатство мое осталось в Мато. Оно там! Клянусь вам, оно там!» Теперь Филомена подошла к нему совсем близко, будто слабый свет коптилки вынуждал ее к этому. Ее глаза, такие голубые и такие искренние, что у него никогда даже в глубине души не возникало подозрения, что они могут лукавить, лишь так могли прочитать его драму. Когда она все поняла, ей стало больно, ее лицо омрачилось от горьких мыслей, веки опустились, наполненные тоской и печалью, набежавшими словно тучи в бурю. Потом они снова открылись, похожие на сморщенные лепестки, снова закрылись, и наконец ее глаза остановились на муже, полные слез. Едва сдерживая рыдания, отчаянно всхлипывая, она причитала:

— Ты тут, ты со мной, господин моей души! Ты здесь! Благодарю тебя, божья матерь. Ну, как ты добрался? Не прошли, видно, для тебя даром эти годы. Как ты изменился! Да и я стала совсем старухой, все в работе да в работе!

Пока Филомена говорила, на губах у дочери бродила загадочная улыбка, улыбка лесной птички, готовой вспорхнуть, а сын стоял неподвижно, словно платан.

— Столько людей говорили, что я вдова, что ты отдал богу душу, а сердце мое верило, что ты жив! — продолжала свою горькую жалобу Филомена. — Я так плакала, так молилась, и вот небеса услышали меня. Ты здесь, муж мой, господин моей души!

— А отец верил этим разговорам? — спросил Мануэл.

— Нисколько! — воскликнула Жоржина. — Никогда не верил! И он, и доктор Ригоберто смеялись над теми, кто так говорил…

— Как он живет, наш доктор Ригоберто?

— Хорошо, — сказала Филомена. — Чиновники из правительства делали ему немало всяких гадостей. Даже в тюрьму сажали, но выпустили, ведь и его друзья не дураки. Забрали его сыновей, так он и их через некоторое время вызволил из тюрьмы. Крепкий дуб! Ничего не боится. Всем делает добро, если может. В наших краях никто не берет себе другого адвоката. Он здесь за главного. Законов не издает, но как скажет, так все и делают. У нас любой готов за него в огонь и воду, только прикажи.

— Значит, доктор Ригоберто не верил, что я умер?..

— Нет, он и слушать не хотел, когда говорили, будто ты погиб. Когда его вели в тюрьму, он увидел, что я плачу, и подумал, что из-за него. Так оно и было, ведь он всегда был нашим другом. Но тогда я ему сказала, что не получаю от тебя никаких вестей и не знаю, что и думать. А он обернулся ко мне и сказал: «Успокойся, в жизни всякое случалось, однако я не пошел ко дну. Так и он вернется целым и невредимым. Когда-нибудь вернусь и я и в один прекрасный день с радостью обниму твоего мужа». И вот ты пришел, господин души моей! А я постарела…