Когда воют волки

— Я лишь исполнитель, — заговорил Штрейт, глядя на него, — и сеньоры прекрасно знают об этом. Ко мне бесполезно обращаться, я бессилен что-либо изменить. Сеньорам следует обратиться к властям округа: к администратору, гражданскому губернатору и изложить им свои соображения. А со мной обсуждать это бесцельно, я всего лишь исполнитель. Я получил приказ и должен его выполнить, а если не выполню, меня уволят. Понятно? Мне не доставляет удовольствия идти против воли жителей, а тем более причинять кому бы то ни было зло. Я вас не знаю, живу отсюда очень далеко, и у меня нет никакой личной заинтересованности в этом деле. Теперь вы видите, что ошиблись и что я не могу удовлетворить вашу просьбу. Она обращена не по адресу. Почему бы вам не пойти к гражданскому губернатору?

Мануэл до Розарио сделал шаг вперед.

— Допустим, ваше превосходительство не может удовлетворить нашу просьбу, — сказал он. — Но вы можете убраться отсюда и сказать правительству, что вам не дали работать. Все крестьяне, как один, высыпали в горы, и, если б вы не ушли, началась бы драка. Вы меня понимаете, ваше превосходительство? Вы не можете выполнить нашу просьбу, но можете уйти туда, откуда явились, не начиная работ.

Быть может, эти слова, продиктованные более или менее справедливым и твердым желанием, нашли бы отклик в душе Штрейта, если бы не выражали решительности, которая задела его самолюбие. И не умея или не желая делать скидку на грубость горцев, он уже со злостью возразил:

— Вы сами не знаете, что говорите, сеньоры. Я выполняю приказ… понимаете, приказ! И ничто не может заставить меня не выполнить его. Теперь вот что… Только что этот сеньор — его имени я не знаю — угрожал нам.

— Имя не имеет значения! — крикнул Мануэл до Розарио.

— Я не могу оставить без внимания его слова. Что он хотел сказать? Мы проведем работы, а крестьяне в отместку все поломают? Так, что ли?

— Понимайте, как хотите! — раздался голос Жоао Ребордао.

— Но подобные угрозы наказуются законом. Вы слышали меня? Может быть, повторить?

— Нет, сеньор, незачем.

— Но я хочу знать, поняли вы меня или нет?..

— Не поняли и понимать не хотим. Только глупец может угрожать тому, за кем сила. Кавалерия должна вернуться в казармы…

Толпа становилась плотнее и постепенно приближалась к своим посланцам. Кое-кто вырвался вперед и в нерешительности застыл неподалеку от Жоао и Мануэла; некоторые боязливо переходили с места на место, словно на ярмарке, когда народ только начинает съезжаться. Отовсюду неслись голоса:

— Пусть войска убираются. Здесь мы хозяева! Бандиты! Идите грабить на большую дорогу!

Штрейту снова пришлось признаться себе, что он выбрал ошибочный путь. Все предпринимаемые им попытки к сближению провалились. А вдруг правда на стороне этой деревенщины? Нет, не может быть, но не стоило ему вступать в спор с этими невеждами и толочь с ними воду в ступе. Сначала он делал вид, что очень терпеливо слушает их, но теперь не считал нужным скрывать своей злости. Солдаты молча с большим любопытством смотрели на него. Как, не злоупотребляя властью, но и не унижая своего достоинства, выйти из этого положения? Властным жестом, который в его собственных глазах был очень внушительным, Штрейт указал на Жоао Ребордао жандарму, торжественно и неподвижно стоявшему в нескольких шагах в позе человека, всегда готового выполнить любой приказ.

— Взять его!

Но Жоао не стал ждать, когда жандармские руки схватят его. Сделав два стремительных, упругих прыжка, он оказался в нескольких метрах от солдат. Жандарм, хоть и разгадал его маневр с самого начала, в нужный момент не рассчитал своего броска — так быстро все произошло. На жандарма и Штрейта обрушился шквал криков и брани. Несколько солдат бросились за Жоао, но он был ловок и проворен, легко бегал и без труда ускользнул от них. Солдаты налетели на крестьянина из Валадим-даш-Кабраша, который загородил им дорогу; началась свалка. Один из жандармов, очевидно самый озлобленный, ударил крестьянина прикладом по голове. Раздался выстрел, жандарм выпустил из рук карабин и упал навзничь.

Тогда жандармы дали беспорядочный залп по горам. Воцарилось смятение. Одни бежали, в панике сбивая с ног других; раненые или пострадавшие при падении ползли по земле, взывая о помощи; слышались рыдания, и лишь немногие были готовы оказать сопротивление, они сжали свои ружья и самопалы, повернув их против войск.

Полными ужаса глазами Штрейт смотрел на происходящее. Бог знает, во что это может вылиться! Он решил помешать бунту, попытаться уговорить крестьян, а начать с того, что оттеснить их от солдат. Штрейт вскочил в джип. Вокруг него раздавались стоны, выстрелы, удары, все куда-то бежали. Штрейт приказал направить джип к месту, которое показалось ему наиболее опасным. Там смельчаки из разных деревень затеяли драку с жандармами. Он крикнул: «Прекратить!», — но тут где-то сбоку раздался выстрел из охотничьего ружья и пуля угодила Штрейту в лопатку. Он инстинктивно закрыл руками лицо и как подкошенный рухнул на сиденье, не издав ни звука.