Когда он пошел вытирать стол, Эфира встала и подошла к нему. Он повернулся и снова поцеловал ее. Эфира потерялась в ощущении, в нем, а царапающееся создание внутри нее молчало.
По ее телу пронесся жар, и она почувствовала, что часть ее отпрянула в отвращении, но она лишь прижалась к его телу ближе. Это было как благословение, так и наказание, и это приносило облегчение.
Проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что Илья никуда не ушел.
Эфира не знала, как долго они уже пробыли в Бехезде. Она спала днем, просыпалась после обеда, чтобы проглотить хоть какую-то пищу. А ночью бродила по городу, не выпуская из рук Чашу. Ее сила бежала по ней, наполняя пустые трещины и неутихающую боль. Она чувствовала ее зов, ее желание, она хотела, чтобы Эфира воспользовалась ее силой. По ночам она проводила по Чаше пальцем и представляла, как та высасывает эшу всех людей на улице.
Она чувствовала, что впервые так ощутимо потеряла контроль.
Обретала она его только в объятиях Ильи. Они об этом не говорили. Да и не нужно было. Эфира искала забвения, а Илья был рад его предоставить.
Это ничего между ними не меняло. По крайней мере не так, как можно было представить. Он никогда не был с ней нежен – он близко принял к сердцу сказанное ею в гробнице и больше не пытался завоевать ее доверие. Все ночи, проведенные вместе в спутанных простынях, словно заставляли ее ненавидеть его еще больше. А желание заполучить его заставляло Эфиру ненавидеть саму себя. Он был худшим из известных ей людей, худшим из встреченных и не убитых, и находить освобождение в нем было легко, потому что она уничтожала все, к чему прикасалась, а на него ей было наплевать.
Она
Это не имело значения. Он остался, когда все остальные ушли, и если это не доказывало, насколько она ужасна, то она не знала, что еще могло это сделать.
Но та снедающая тьма не отпускала ее, как бы она ни старалась утопить ее в Илье. А часть ее боялась даже взглянуть на нее. На ярость, на горе. Она даже не могла назвать ее. Но знала, что это такое. Облегчение. Часть ее чувствовала облегчение, что Беру больше нет. И она ненавидела себя за это.
Однажды ночью она проснулась после того, как заснула рядом с Ильей, и села в темноте. Чаша стояла на прикроватном столике. Она помнила, каково это было воспользоваться ее силой, убить Дочерей Милосердия в гробнице их умершей королевы.
Эфира взяла Чашу. Зачарованно пробежала пальцами по выемкам и выгравированным линиями.
– Мне кажется, она тебя узнает, – сказал Илья.
Эфира вздрогнула и обхватила ножку Чаши пальцами.
– О чем ты?
Он вздохнул, протер лицо рукой и скинул тонкую простыню.
– Мне нужно кое-что тебе показать.
Он постучал по лампе и, отойдя в другой конец комнаты, начал рыться в вещах.
Эфира в тревоге села на краю кровати.
– Помнишь, как вы нашли меня в убежище Короля Воров?
Эфира кивнула.
– Ну, я нашел не только зеркало и ключ, – Илья вернулся к кровати. – Я нашел еще вот это.
Он протянул ей конверт. Его явно открывали – восковая печать отсутствовала.
Эфира взяла его дрожащей рукой, быстро открыла и прижала пальцы к губам, когда увидела неровный почерк отца.
– Ты это читал? – спросила она Илью.
Он вскинул руки и пожал плечами.
– Я искал подсказки в поисках Чаши.
У Эфиры не хватало сил злиться.
– Я пойду пройдусь, – сказал Илья и направился к двери. – Позволю тебе… я вернусь.
Эфира ждала, пока дверь за ним не закроется, а потом опустила взгляд на письмо.
«Дорогой Бадис», – прочитала она и остановилась. Должно быть, это письмо ее отца Королю Воров. То самое, за которым последовало короткое предупреждение Бадиса.
Бадис в итоге оказался прав. И не только ее отец нашел свою смерть.
Она продолжила читать, а сердце колотилось в груди.
Эфира вытерла глаза. Почерк ее отца был таким знакомым, что она почти слышала его голос, нежный и неуверенный тон.
Эфира ахнула.