Когда возвращается радуга. Книга 1

— Дева эта, самая младшая из подаренных тобою роз, восхитительна и простодушна, сложением почти как дитя, но в то же время грациозна, как лёгкая горная козочка, которая забирается на самые высокие скалы, удерживаясь нежными копытцами за уступы, невидимые человеческому глазу. Стан её тонок, но гибок, ручки и ножки миниатюрны, но сильны, и каждый жест в танце исполнен грации и прелести неизъяснимой. Голос поначалу похож на детский, но когда она перестаёт смущаться и не зажимается — кажется, что горлышко у неё серебряное, как у малиновки или соловья. А её чудесная огненная грива…

Откинувшись на подушки кушетки, султан вопросительно изогнул бровь. Лишь на миг в его глазах мелькнуло недоумение, тотчас сменившееся, впрочем, неподдельным интересом. И столь быстро промелькнула эта перемена настроений, что даже наблюдательный Бомарше её не распознал, увлечённый, как тетерев на току, собственной песней во славу Кекем.

— Право же, то, что она проделывала, было чудесно. И… — Огюст словно невольно оглянулся, не слышит ли их кто, и сообщил, как бы стыдливо понизив голос. — О, эта малышка! — Словно спохватился. — Но увы, сир. Душа моя уязвлена и терзаема страшной мукой. Я не могу сейчас забрать с собой этот несравненный цветочек. Я женат, государь, и скажу с гордостью — женат счастливо, ибо нас с супругой связывают вот уж пять лет крепкого благополучного брака, полного любви и уважения, и трое славных сынишек, появившихся один за другим. Боюсь, я несказанно огорчу свою ненаглядную супругу, заявившись после дальних странствий в отчий дом не один, а под руку с юной прелестницей. Моя Фотина не заслужила столь горького разочарования. А поскольку, живя достаточно долго в моей стране, она впитала и соответствующие нравы, и от природы своей женщина суровая, не дающая себя в обиду… У меня есть серьёзные опасения за сохранность мира. Сказано не мной, но верно: «Государи и могущественные сеньоры должны остерегаться раздоров в своем доме, ибо оттуда огонь распространяется по всей стране»… Что же мне делать? Спрятать несравненную Кекем от взора и слуха жены? Это означает — лгать, а ложь противна всей моей сущности. Я оказался в сложном положении, государь, как тот знаменитый ишак из басни, оказавшийся меж двух копён сена и, в конце концов, околевший с голоду.

— Так что тебе мешает пощипывать от обеих? — посмеиваясь, предложил султан. — Я, конечно, слыхивал, что у вас во Франкии женщинам дано слишком много воли… Впрочем, ты привязан к жене, это многое объясняет. Но покажи ей, наконец, кто в вашем доме хозяин. Не хочешь войны — откупись подарками; хорошие ковры, наряды и драгоценности любую фурию превратят в ангелицу. Неужели тебе не приходилось делать этого раньше?

Бомарше вскинул честнейшие глаза образцового семьянина.

— Нет, государь. Я не скуп на подарки, но мне никогда не приходилось покупать её расположение.

И добавил твёрдо:

— Когда мы женились, супруга потребовала от меня клятву: что никогда я не приведу в дом ни второй жены, ни единой наложницы. И я, как дворянин, как честный человек, не вправе этой клятвы нарушить.

— Постой-постой, — оживился Его Султанство. Левый, голубой глаз вдруг нестерпимо засиял. — Да, я вижу, ты говоришь правду. Но как, каким образом ты поклялся о том, чего немыслимо потребовать в вашей стране? Ни один франк не приведёт в дом вторую жену при живой первой, а наложниц у вас нет, только… — Презрительно усмехнулся. — …любовницы. Попался?

— Тут нет ничего удивительного, сир. Дело в том, что моя Фатима — османка. Хоть и принявшая крещение, будучи замужем за первым мужем — я ведь женился на вдове! — но не забывающая заветов и обычаев своей родины. Правда, в большинстве своём эти обычаи касаются сугубо женских интересов, но… Я не мог ей отказать. По её просьбе я поклялся на Коране. Возможно, многие христиане сочли бы для себя это условие несущественным, но, Государь, я чту вашу священную книгу, а потому не нарушу обета, данного в её присутствии. Теперь вы всё знаете.

Он склонил голову, словно под тяжестью вины, маленький отважный писарь, дослужившийся сперва до помощника богатого восточного купца, потом до секретаря всесильного герцога Эстре, потом до дипломатический службы… И, надо сказать, в тот момент чингизид Тамерлан остро сожалел о том, что подобных людей у него на службе очень и очень мало.

— Я понял, — сказал он задумчиво, с расстановкой. — Значит, твоя жена — османка… Отчего-то мне кажется, что история её жизни на редкость увлекательна и интересна. Поведай мне её, мой драгоценный гость, а я с удовольствием послушаю. А после мы вместе подумаем, как же нам поступить с твоей удивительной девушкой.

Поклонившись в знак уважения к желаниям хозяина, Бомарше с удовольствием принял очередную чашу шербета и начал, как когда-то незабвенная Шахерезада:

— Слушаю и повинуюсь. Дошло до меня, о, великий царь…

И оба вдруг рассмеялись, вспомнив волшебную рассказчицу, не спавшую тысячу и одну ночь, но успевшую за это время пленить своего грозного повелителя и вымолить у него прощение для всех девушек его страны.