Когда возвращается радуга. Книга 2

— До настоящего мороза далеко, ведь это Марсель, южный город! Просто весна нынче затянулась… Не горюй, девочка, ещё недели две-три — и всё расцветёт, вот увидишь. Правда, мы поедем на север, там немного прохладнее. Но не как в Тартарии, где, говорят, зимой плюнешь — слюна на лету превращается в ледышку… Однако что же нам с этим делать? — задумалась она, потягивая на себя покрывало. — Отдай, сынок, ты и без того красивый, а это нужно маме… Придётся как-то к нему привыкать. Безопасность дороже, я уже пугана… Побуду немного куколкой шелкопряда.

— Можно поискать никаб, госпожа, — тихо предложила Мэг. — Он для вас привычнее будет… если до этого вуали носили. В Константинополе европейские женщины старались не выделяться и ходили с закрытыми лицами, но рассказывали, что в никабах им как-то свободнее. Давайте попробуем?

… — О-о! — только и протянула Аннет немного позже, охорашиваясь перед зеркалом. — Как, однако… загадочно, как притягательно… А ткань на лице обязательно должна быть непрозрачной? Или можно заменить чем-то потоньше?

— Смотри, не перемудри сама себя! — Ирис погрозила пальцем. — Огюст велел совсем закрыть нам лица! Это значит, что никаких поблажек. Мы должны его слушать. Он больше нашего разбирается в том, что вокруг творится.

Аннет скептически поджала губы.

Но вынуждена была признать, что этот вариант головного убора выгодно отличался от чадры, которую пришлось бы постоянно поддерживать, прикрывая лицо; да и от паранджи, сковывающей всё тело, что бы там ни говорила её новая подруга. Никаб представлял собой головной платок-шапочку из плотной ткани, с тесёмками, к которым крепились два платка такого же цвета: один скрывал лицо, оставляя видимыми только глаза, другой прятал волосы.

— Огюст, конечно, большая умница. Вот только не подумал, что если нужно меня спрятать, но при этом и ты, и я будем в этих штуках, нас всё равно различат. У тебя же рыжие брови! Да и ресницы, хоть и такие милые, пушистые, но тоже чересчур заметны.

Улыбнувшись, Ирис взяла со столика баночку с чем-то чёрным, и многозначительно потрясла зажатыми в кулаке кисточками.

— Это легко исправить. Ты даже не представляешь, насколько одинаковыми мы сейчас станем.

— О-о! — в очередной раз выдохнула Аннет. — Неужели… настоящая Истамбульская сурьма? Я столько о ней слышала! Но постой, почему ты раньше ею не пользовалась? Мы знакомы больше недели, но впервые ты достаёшь краску. А я-то думала, что разговоры о сказочно подведённых глазах восточных красавиц — всего лишь досужие сплетни!

Ирис опустила ресницы.

Откинула крышку ларчика с косметикой. Сделала приглашающий жест.

Сдержала вздох.

— Четыре месяца и десять дней, как покинул меня мой эфенди… У нас, османцев, не принято долго скорбеть по ушедшим, но ровно столько вдова должна чтить память покойного мужа, ограничив себя при этом в некоторых вещах… По завету Пророка, всё это время женщина не должна прикасаться к сурьме. Сегодня мой траур закончился. Может, я бы и не вспомнила о краске, потому что не люблю лишнего на лице, да и эфенди… не одобрял, но раз Огюст просит — научу тебя становиться другой. Даже от того, как ты обведёшь глаза, лицо может измениться до неузнаваемости.

…«Четыре месяца!» — мысленно охнул Назарка. Он-то, дурак, совсем забыл за новизной впечатлений о старом добром хозяине, а рыжая госпожа, оказывается, помнила, да считала денёчки, и ведь не из-за того, в самом-то деле, чтобы быстрее глаза краской намазюкать, а просто печалилась. Он же, видно, совсем жестокосердный, если хозяйское добро позабыл. Ай, стыдно.

Поругав себя хорошенько, голубоглазый «арапчонок» дал зарок: следить в оба за госпожой, угадывать каждое её движение. Глаз не спускать! Чтобы таким вот образом отработать провинность перед памятью покойного эфенди.

А другого-то он больше и не умел — только верно служить.

…Не прошло и часа, как две почти одинаковых женских фигуры стояли перед зеркалом, разглядывая себя. Один в один нежно-сиреневые кафтаны, из-под которых выглядывали пышные шаровары, почти скрывающие носки красных сапожек. В прорезях никабов — глазищи, одинаково подведённые, выразительные, с идеально обрисованными дугами бровей; да ещё жемчуг налобных украшений, мелкий, грушевидный, словно застывшие слёзы моря. Руки оплела затейливая вязь из хны. (Ирис предложила, а Аннет едва не сошла с ума от восторга, так ей понравилось это неожиданное украшение, наносимое прямо на кожу…)

Назарка в своём углу насторожился. Нет, его-то не проведёшь, он точно знал, что хозяйка… справа? Слева? Вот с этим у него до сих пор были затруднения: сторон не различал, и даже по рабочей руке не мог запомнить, потому, как обеими владел одинаково ловко. Но вот то, что хозяйка — с золотым, лишь ему одним видным облачком вокруг головы — сомнений не было. Над гостьей-маркизой дымка тоже была, но почти прозрачная, как туман, никакого сравнения.

Кизил дёрнул ухом и приоткрыл зелёный глаз. В дверь постучали.

Мальчишка сорвался с места.