Когда возвращается радуга. Книга 2

— Из двоих, братец; третья, вишь, сзади семенит, вперёд не высовывается; ясен пень, прислуга… А энти-то красавы, глянь, в мехах, в лисах, одна рыжая, другая чёрно-бурая, это же ж каких деньжищ стоит… Лисы, брат, да мехом наружу, чтобы, значит, и красоту, и богатство показать. Не хухры-мухры…

— А глазищи, глазищи! Лиц самих не видать, но глазищи сверкают! Нет, братцы, плюньте мне в морду, если эта вдова не раскрасавица. Господь такими глазами уродин не наградит, что одну, что другую. Но которая из них?..

… Молодой человек, нетерпеливо крутящийся в толпе шагах в десяти от сходней, после очередного тычка от одного из таких же энергичных зрителей напряг спину и не слишком деликатно подался назад:

— Не напирай, деревня, видишь — старый человек со мной, задавишь…

Лёгким иноземным акцентом удивлять в Марселе было некого: красавчику энергично ответили на пяти наречиях, но, впрочем, скандал не поднимали, дабы не отвлечься от основного зрелища. Словно не слыша возни вокруг, сухопарый бровастый старец, чьи черты лица явственно повторялись в цветущей физиономии его защитника, пожевал губами, будто собираясь что-то сказать, но… промолчал, вперившись взглядом в две женских фигурки, нерешительно замершие на палубе.

— Которая из них? — в нетерпении шепнул молодой на гэльском диалекте.

Старик усмехнулся. Откинул капюшон, подставив пороше белоснежные седины.

— Та, что слева, конечно. Лиса… Рыжая лиса. Несомненно, фея.

— Ты разглядел эту… как её… ауру?

— Дурень, будь ты понаблюдательней, увидел бы, что чернокожий раб-охранник следует только за этой. Значит, она здесь и есть госпожа. А та — просто спутница.

— А какая, какая у неё магия?

— Пока трудно определить… — Серо-голубые глаза, почти выцветшие от возраста, сощурились. — Возможно, узнаем совсем скоро, или же придётся подождать… Терпение, сынок, терпение.

…Ирис казалось, что время остановилось. Что воздух загустел до плотности воды — так тяжело стало двигаться. Что конечности закаменели, и стоит занести над ступенькой ногу, так и кувырнёшься вниз под её тяжестью, и полетишь кубарем. Но самое жуткое — глаза, глаза, глаза вокруг, что уставились с жадным любопытством и каким-то детским восторгом; зрелище немыслимое и фантастичное, словно какая-то тысячеглазая гидра поджидает её, желая сожрать, и уже разинула пасть.

— Не могу… — прошептала она. — Аннет, я…

Та незаметно сжала её руку.

— Это всего лишь зеваки. Смелей. Мы рядом.

Переминались за спиной мальчишки. Тревожилась Мэг: девушка спиной чувствовала её нарастающую панику. Спокойно и размеренно дышал рядом надёжный Али. И все ждали только её.

— Не могу. Они все… смотрят…

— Да что ты? А я думала — землю копают… Ну-ка, прекрати! — сердито зашипела маркиза. — Немедленно вспомни, кто ты есть и с какой миссией приехала! Давай, как говорила моя дуэнья, быстренько улыбку на лицо, спину прямо и — пошла! Смелей! Навстречу славе!

«Ой, кто её видит, эту улыбку?»

Абсурд, но от непрошеной мысли неожиданно стало легче. Кто её, в самом деле, видит, закутанную в одежды, как капуста в листья? Кого она испугалась, толпы? Но ведь Ирис и ехала к людям, к франкскому народу, неся мудрость эфенди не каким-то одиночкам-учёным и книжным червям, а городам и провинциям, странам, наконец. И прямо сейчас для того, чтобы воплотить в жизнь мечту её учителя — принести свет просвещения в страдающую от эпидемий Европу — оставалось чуть-чуть. Всего лишь шаг.

И она его сделала.

… — Боится, — пробормотал старик. — Тяжко ей, из закрытого гарема, из-под надзора и стен, да сюда, на волю, где всяк, кто хочет, может на неё глазеть… А вот Эйлин была не в пример храбрее, в наших полях выросши. Эта, похоже, трусиха.

Молодому, должно быть, очень не понравилась такая оценка. Негодующе что-то пробурчав, он сделал попытку ввинтиться в толпу, желая прорваться в первый ряд и рискуя ободрать в клочья богатый плащ, но потерпел неудачу: опытные в созерцаниях местных зрелищ обыватели, занявшие места ещё с утра, стойко удерживали позиции. А поскольку шириной плеч и удалью они ничем не уступали настырному юнцу — пришлось тому смириться и использовать иное своё неоспоримое преимущество — рост. Немалый, надо сказать, почти семь футов, если в бриттских мерах, или восемь локтей, ежели во франкских… Чтобы стать ещё выше, он приподнялся на цыпочках и, вновь отыскав взглядом загадочную вдову, яростно замахал шляпой, к великому негодованию соседей, поскольку снег, успевший осесть на полях, полетел прямо им в лица.