Когда возвращается радуга. Книга 2

…И, судя по рассказам османцев, подтверждённым вышедшими на свободу галерниками, с подданными Её Величества Бесс обошлись не слишком корректно. Мало ли, какое у них прошлое! В конце концов, они раскаялись в грехах и принесли присягу королеве, а это де-юре означает их неприкосновенность во всех морях и карт-бланш на любые действия…

Хм. Тут, пожалуй, он перегнул с пафосом. При правке надо убрать…

Таким образом, похоже, что Его Величество не дождётся ни рапорта от капитана Дрейка-младшего, ни самого капитана. Ибо, к сожалению, собрать его воедино из множества акульих желудков не представляется возможным.

Что же касается загадочной дамы с младенцем — Абрахам Денди предполагает, что выяснение личности может заинтересовать его многоуважаемого патрона. Но, увы, в силу того, что она вместе со своей высокой покровительницей наверняка уже покинула Марсель — данное действо не предоставляется возможным.

Посол кивнул с удовлетворением. Дописал несколько строк и вновь перечитал вслух:

— Вследствие чего представляется разумным поставить цель перед нашими наблюдателями в Эстре: закрепить нескольких соглядатаев при вдове с её окружением, для уточнения обстоятельств, кто есть кто, и чем может нам оказаться полезен. Возможно, внедрить шпионов среди прислуги. К сему остаётся добавить, что наши ирландские друзья на деле вряд ли окажутся друзьями, ибо своими репликами в адрес правящих кругов Бриттании и её политики наводят на мысли о своей нелояльности к последним. У меня есть основания полагать, что их цели расходятся с целями Её Величества. Остаюсь, преданный вам А. Д.

Присыпал ещё влажные чернила чистейшим просеянным песком, стряхнул его в лоточек, потянулся за томиком Шеакспера со спрятанным в корешке ключом к шифру…

…и похолодел, причём не только от того, что охватило морозцем из внезапно распахнувшегося окна. К месту его пригвоздил заливистый женский смех. God damn it! Баба? Здесь? Да ещё засела в эркере, нависшем, можно сказать, над самым морем?

Столько времени потрачено на обеспечение секретности, на обустройство кабинета именно в этой части посольства, с тем, чтобы невозможно было подобраться ни подслушивающему, ни подглядывающему!

Разъярённый бритт привстал со стула, вперил взгляд в красотку на подоконнике и поперхнулся ругательством, ослеплённый сиянием бело-розовых грудей с нежными, словно перламутровыми сосками… беззащитного живота… шеи… Трогательная ключичная ямка приглашала к поцелуям, как и коралловые губы, полураскрытые, манящие…

Она запела.

И все благоразумные намерения — позвонить, выгнать вон, но сперва дознаться, как и зачем пробралась сюда эта девка, а главное — с какой целью и кто подослал? — выветрились из головы посла. Осталось одно — дивное женское тело на расстоянии протянутой руки и дикое мужское желание, от которого трещали по швам бархатные штаны, не рассчитанные на такую нагрузку. И уже всё равно, что волосы её отливают зеленью, а объятья холодны из-за непросохших капель воды на коже, что улыбка обнажает острые, как у мурены, зубы, что отчего-то запрокидывается голова, немеет шея… Но вот, наконец, всего пронзает сладкая судорога и наступает блаженство, блаженство, сменяемое тьмой…

Массивное тело в дорогом камзоле не без помощи хрупких с виду женских ручек перевалилось через подоконник, сверкнув красными, ещё не стоптанными каблуками. Шумно плеснуло, ударившись об воду. Дева помахала вслед батистовым платочком, выуженным каким-то образом из кармана камзола, что сейчас вместе с тем, на кого надет, опускался на дно залива, промокнула испачканные губы… и разжала пальчики, заставив нежную ткань затрепетать. Порыв ветра подхватил украшенный кружевом комок, покружил по вычурно обставленному кабинету и, неожиданно усилившись, зашелестел оставленными на письменном столе бумагами.

Да и отшвырнул их в камин, как на грех, разожжённый по случаю похолоданий. Бывает и такое.

Двое суток спустя Уильям Сессил, королевский секретарь, получил с голубиной почтой совсем иное послание. В гневе он заклеймил пропавшего без вести протеже в Марселе трусом и предателем, которому нельзя поручить элементарного дела, назначил ему замену — и повелел впредь более не упоминать имени Денди, как не оправдавшего возложенных на него надежд и высочайшего доверия.

* * *

Здесь, в Эстре, Ирис второй раз в жизни увидела столько снега.

Первый — давно, года три назад, когда в дом эфенди привезли измученного болезнью и долгой дорогой Бомарше. Тогдашняя зима была на редкость суровой. Обычно в жилищах Константинополя оконные проёмы закрывались разве что решётками на гаремных половинах, да ставнями; тепло от жаровен улетучивалось быстро, оттого в холода приходилось мёрзнуть всем, особенно беднякам, у которых не хватало медяков на топливо. Но вот к Аслан-бею, любившему перенимать от соседей-иноверцев полезные новинки, однажды заглянул гяур-стекольщик, и окна в доме учёного мало того, что украсились витражами, но стали превосходно удерживать нагретый воздух, а несложные хозяйские чары защищали от сквозняков и сырости, так и норовящей проползти снаружи.