Когда возвращается радуга. Книга 3

На столике неподалёку поджидал полнёхонький кувшин этого восхитительного дара богов и скромных Лютецких бурёнок. И корзина с булочками, прикрытая льняной салфеткой. Наннета… Как она хлопотала над своим «бедным маленьким Фелиппе», когда он, наконец, вернулся вчера… нет, сегодня, поздним, можно сказать, утром, которое встретил в Инквизиции, за весьма серьёзным разговором не только с братом Туком, но и с самим Главным Инквизитором. А заодно — его осмотрел, простучал, и прослушал тамошний лекарь, уже известный брат Михаил, подивился выдержке графа, унял остаточные болевые спазмы и подёргивания мышц, напоминающие о недавнем обороте, и сотворил нечто такое, после чего память графа и подёрнулась дымкой. Временно, пока душа, получившая столь серьёзную травму, не успокоится, пояснил виновато маленький сухонький монах. А потом — всё, что графу понадобится, он вспомнит как бы невзначай, а чего не надо — того и поминать не стоит.

Открывая восхищённому взгляду горку аппетитной сдобы, он потянул льняную салфетку, заворожённо наблюдая, как жёсткий накрахмаленный лоскут мнётся, словно ломается в руке, как разбегаются по ткани оттенка старой слоновой кости неглубокие, но выразительные морщинки, точь в точь как у старой Наннет, которая ни разу, ни словечком не попрекнула «Фелиппе» за то, что он забыл её когда-то, казалось, навсегда; но ежечасно превозносила до небес за то, что вспомнил, приютил, даже ослепшую, вылечил… Как будто это он, подобно Спасителю, заставил прозреть её глаза.

Он вытер щёку и с изумлением уставился на мокрую ладонь.

Поздравляю вас, граф, с удивительнейшим открытием. Кажется, иногда очень полезно побегать в собачьей шкуре, чтобы затем почувствовать себя человеком.

***

— Они его отпустили, отпустили, чтоб ему гореть в геене огненной со всеми потрохами, мер-р-рзавцу! — рычал граф де Келюс, нервно расхаживая, точно дикий зверь по клетке, по гостиной Филиппа. Первая шпага Франкии, несравненный Жак де Леви, граф де Келюс, рвал и метал, и для полного сходства с ярящимся леопардом ему не хватало разве что хвоста, которым его сиятельство от души лупил бы себя по бокам…

Осознав это сравнение, Филипп де Камилле содрогнулся и поспешно отвёл глаза. Надо что-то делать с проявлениями пёсьей сущности. И суток не провёл в собачьей шкуре, а, поди ж ты — набрался новых идей, что блох! И свербят, и не выведешь сразу… Придётся последить за собой, чтобы не оконфузиться.

— Возьмите себя в руки, граф, — сказал строго. — И объясните толком. Кого отпустили? Раз уж вы заявились ко мне в полночь — полагаю, на то есть веская причина.

— Ах, да вы же ничего не знаете! Сесила выпускают, этого скотину, пытавшего похитить рыжую принцессу, нашу гостью! И кто выпускает! Инквизиция! Кому-кому, а им сам Генрих не указ! Но вот взяли — и…

— Жак! — укоризненно прервал его Огюст Бомарше. — Ну-ка, без имён, тем более высочайших!

— Узнаю дипломата!

Келюс рухнул в кресло и, стиснув подлокотники, запыхтел. Очевидно, это действо и подразумевало собой пресловутый процесс «взятия в руки». Впрочем, оно и впрямь оказало успокоительное действие.

— Пусть Бомарше расскажет, — буркнул он наконец. — У него язык лучше подвешен, он у нас Цицерон, а я… Гомер, слепец, не иначе, слишком долго не видел очевидного. А ведь на приёме у короля этот горбун так и сверлил взглядом нашу красавицу, уже тогда это казалось подозрительным!.

Почувствовав, как его накрывает волна безудержного гнева, Филипп де Камилле прикрыл глаза и отвернулся к камину, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица. «Нашу красавицу!» Впрочем… Ревновать к де Келюсу было глупо. Кажется, весь свет знал о его безудержном восхищении восточной гостьей, как и о том, что эти двое до сих пор даже не были друг другу представлены. Так что ни о какой интрижке речи не шло. А вот неожиданная новость об Уильяме Сесиле — это было что-то, из ряда вон выходящее. Затмевающее разум.

— Вы говорите о бароне Беркли? — спокойно уточнил он, незаметно сжимая и разжимая левый кулак, дабы хоть как-то сбросить напряжённость. — О «правой руке» Бесс, её доверенном лице? Огюст, не морщись, нас здесь никто не слышит, даже прислуга отсутствует. Я всех отпустил на сегодняшний вечер.

Бомарше всё же поморщился с неудовольствием… Что поделаешь — издержки службы! Отслеживать и продумывать каждое слово — это уже привычка, въевшаяся в кровь.

— Именно, — подтвердил он. — Келюс, ты пока помолчи, соберись с мыслями; если что — просто дополнишь то, что я упустил. Филипп, мы ведь приехали к тебе не просто из желания поделиться сплетнями, подобно светским дамочкам…

— Вас, конечно, интересовало исключительно мое здоровье, — не удержался де Камилле. Бомарше вздёрнул бровь: