Когда возвращается радуга. Книга 3

— Всё верно, парень. Своих не бросаем, — одобрительно бросил поглядывающий на ребят Бруно. — Идите уж, просветлённые. А то при вас никакого сосредоточения, мешаете вы мне.

Дождался, пока троица скроется за поворотом. Прищёлкнув пальцами, сотворил ещё один светящий шарик.

— Ну, гость дорогой, сейчас мы и о тебе позаботимся. Уважим, уважим, не стучись так сильно, невежа ты этакий…

Осенил себя крестным знамением. Шепча молитву, обвёл вокруг пальцем — и вдоль одной стены, и поперёк потолка, и почти касаясь второй стены, и над полом; и, повинуясь его жесту, поползла, вминаясь в каменную поверхность, глубокая бороздка, замыкаясь в кольцо, отсекая кусок тоннеля. Ещё несколько проникновенных слов, почти пропетых приятным тенорком — и канавка заполнилась светящейся субстанцией, от которой вдруг выстрелили навстречу друг другу световые нити, и начала невообразимо быстро плестись сияющая паутина, перегораживая коридор, создавая непреодолимую преграду.

Бахнула неподалёку, сдаваясь, решётка входа. От звуковой волны паутина, уплотняющаяся на глазах, чуть колыхнулась — и, кажется, лишь окрепла.

Аккуратно извлёкши из ножен посеребренный клинок, брат Бруно прошептал над ним несколько слов на древнем языке — и приложил точно в центр чудесной завесы. Острием книзу. Рукояткой вверх. Крестом. Мгновение — и паутина прочно вобрала в себя благословенный меч.

— Для этакого монстра не ахти что, но нам хватит, — пробормотал монах. — Как раз успеем выход в погреб освятить. А потом пусть с этим выродком епископы разбираются, мы — не потянем…

Глава 9

«Я больше не могу, не могу, не могу…»

Это было отвратительно. Раз за разом проваливаться в беспамятство — какое-то дурное, навязанное извне, вызванное не плохим самочувствием, не страхом — ибо, узнав своего похитителя, Ирис отнюдь не перепугалась, лишь изумилась! — не стремлением ускользнуть от реальности, в которой она оказалась в абсолютном подчинении, в рабском ошейнике… Нет, и реальность эта, и унизительное положение, и страх перед неизвестностью, и бесконечный цикл повторений тяжёлого разговора, во время которого она не прекращала попыток вырваться из-под власти Уильяма Сесила, раз за разом, но кроме изначальных попыток утаить часть нужных ему сведений и внутреннего ликования, ей не удавалось — всё это было навязано злой волей, направлено на то, чтобы причинять страдания ей, Ирис — раз за разом…

Она не знала, что и мучителю её приходится не сладко. Что, растеряв часть магической силы, он и сам угодил в круговерть творимого им допроса, и, если бы не это, прискорбное для её похитителя обстоятельство — он бы, возможно, не удовольствовался просто вопросами и ответами, но перешёл бы к более жёстким методам. Просто Сесил в тот момент было чрезвычайно занят. Сперва отлёживался в подземелье, тянул к себе капля по капле Силу, восстанавливался; потом брёл по бесконечным коридорам катакомб к сладкой жертве, которую давно припрятал для себя лично, на «крайний случай»… Его сил пока ещё не хватало, чтобы вернуться к полноценному допросу пленницы, но оказалось достаточно для поддержания ментальной связи, с помощью которой он до сих пор удерживал фею в ментальной тюрьме, созданной его богатым воображением.

Она даже не догадывалась, что, несмотря на иллюзорную, искусственную природу места её заточения, продумано оно достаточно полно и хитроумно. И даже в какой-то мере заселено. В своё время именно сюда Сесил отселил несколько душ своих наиболее верных слух, погибших при нелёгком служении ему. Здесь, в его личных застенках, эти неприкаянные по необходимости становились и палачами, и пыточных дел мастерами… Муки, испытываемые их жертвами, на самом деле погружёнными в искусственный сон, не оставляли следов на спящих телах, однако ощущались настолько реально, что, порой, несчастный, попавший в лапы иллюзорных мучителей, умирал от болевого шока, не приходя в сознание.

Хорошо, что Ирис этого не знала…

Но в какой-то момент, вновь открыв глаза и узрев опостылевший низкий потолок и покрытые плесенью и лишайником балки, подвальные стены и цепи на стене, она не выдержала и, зажмурившись, затрясла головой:

— Я больше не могу, не могу, не могу! Не хочу!

И замерла от звуков собственного голоса. Не сразу сообразив, что это она только что кричала вслух, во всю силу лёгких… А ведь, пережив, кажется, миллион повторений одного и того же, она с точностью до секунды могла предсказать, что именно сейчас сделает, что за этим последует; и уж точно успела понять, что ни на йоту не в силах отступить от однажды сыгранной сцены…

Но сейчас она закричала. Смогла.