Когда все возможно

Семь лет назад в городе пропала девушка. Она училась на втором курсе колледжа и считалась душой студенческой компании, а помимо учебы подрабатывала в качестве бебиситтера в семьях прихожан той епископальной церкви, которую посещали и все члены ее семьи. Так что после ее исчезновения следователи были вынуждены опросить огромное количество людей, чем, разумеется, повергли местных жителей в страшное волнение. А представители СМИ вызывали у горожан настоящее чувство протеста — одно время город буквально кишел всевозможными журналюгами. Они являлись туда в поистине библейском количестве, вооруженные камерами и огромными «мохнатыми» микрофонами, а с их грузовиков смотрели гигантские сверкающие тарелки трансляторов, — и естественное возмущение ими на какое-то время даже сплотило жителей городка, но потом оно несколько улеглось, и в обществе начали возникать и почти сразу же распадаться различные довольно странные группировки в соответствии с тем, какие идеи или теории в данный момент господствовали среди населения. Например, когда в число подозреваемых попал преподаватель из автошколы, это реально раскололо городскую общественность на два лагеря. Затем появилась большая группа тех, кто утверждал, что на самом деле девушка сбежала из дома, потому что там творились ужасные вещи, о которых никто не догадывался. Впрочем, подобные заявления лишь усугубляли то состояние растерянности и ужаса, в котором пребывали бедные родители исчезнувшей девушки и все ее семейство. Такая неспокойная жизнь продолжалась в городе целых два года.

И все это время Линда Петерсон-Корнелл существовала со странным и мучительным ощущением в груди — ей казалось, что там, в самой глубине, вращается болезненный диск, состоящий из непроницаемой тьмы. И часто, наблюдая, как муж зачитывает из газеты очередной репортаж, или смотрит новостную программу по телевизору, или слушает соответствующие комментарии по интересующему их делу, она вдруг вся покрывалась потом и выбегала из комнаты. Ей стало казаться, что она, наверное, сходит с ума. Она и представить себе не могла, почему ее тело реагирует на происходящее подобным образом, а разум совсем не способен хранить спокойствие. А потом, когда все кончилось — наконец-то это свершилось! — Линда и думать забыла о тех приступах дурного самочувствия. Впрочем, изредка она все же о них вспоминала, но эти воспоминания всегда носили умозрительный характер: ни тело, ни душа ни разу не напомнили ей, какие ощущения она на самом деле тогда испытывала. И, вспоминая о случившемся, она каждый раз думала: какая же я глупая, ведь мне абсолютно не на что жаловаться, во всяком случае, страдать мне, слава богу, совершенно не из-за чего.

На второй день фестиваля, вечером, Линда, сидя с мужем в гостиной, что-то читала, когда в распахнувшуюся дверь влетела Ивонна и устремилась к пандусу, ведущему на нижний этаж. Проходя мимо хозяев дома, она лишь слегка махнула им рукой в знак приветствия и небрежно бросила что-то вроде: «Добрноч!»

— Как у вас дела? — крикнул ей вслед Джей. — Как ваш мастер-класс?

— Все отлично! — донеслось снизу. — Только вставать рано придется — мне достались первые часы. Так что спокойной ночи!

И до них донесся негромкий плеск льющейся в душе воды — впрочем, лилась она очень недолго, — после чего они просидели за чтением еще добрых два часа.

Проснувшись среди ночи и с трудом пробиваясь сквозь пелену тяжкого, вызванного снотворным сна, Линда услышала, что муж моется под душем. В этом, в общем, не было ничего необычного, но Линду, как всегда, охватило странное беспокойство. Сегодня все это как-то особенно остро напомнило ей о пережитом семь лет назад. Некоторое облегчение она испытала, лишь сумев убедить себя, что все это давно в прошлом, и тогда ей наконец удалось снова уснуть.

* * *

Каждый вечер Карен-Люси и Ивонна сидели в баре, где играла живая музыка. И каждый вечер предлагали Томазине пойти вместе с ними, но он всегда отвечал им отказом и говорил, что лучше сейчас пойдет к себе, позвонит домой, поговорит с женой и детьми, а потом ознакомится со списком мероприятий, запланированных на завтра.

— Он, между прочим, неплохой фотограф, — сказала Карен-Люси Ивонне. — А если б еще и по-настоящему любил это дело, то мог бы стать отличным фотографом. Вот только по-настоящему он это дело не любит. Он и сюда-то приходит, только потому…

И обе одновременно с пониманием кивнули, продолжая таскать из корзинки на столе кукурузные чипсы.

— Храни, Господи, его душу, — прибавила Карен-Люси.

— Да уж. И душу его жены тоже.

— Да уж, черт побери! — И Карен-Люси невольно прижала пальцы к губам. — Иви, меня предали. Пре-да-ли. Я хочу, чтобы ты это знала.

Ивонна кивнула.

— И это все, что я хочу сказать.

Ивонна снова кивнула.

— Мое сердце разбито.

— О, я знаю.

— Да, разбито. Он разбил мне сердце. — Карен-Люси щелкнула по кукурузному чипсу, и тот полетел через весь стол.

Ивонна немного помолчала, потом спросила:

— А все-таки почему Джой так вращает глазами, когда со мной разговаривает?