Троллейбус стоял с распахнутыми дверями, должно быть, уже давно, выстудив салон. За окном в рассветной полумгле горела красная буква над входом в метро, и виднелись ворота ещё не работающего рынка. Громыхали телеги. Кое-как, хохлясь и дрожа, я поднялась с сидения и пошла к выходу, ноги затекли и плохо меня слушались. Краем глаза я видела водителя, наблюдающего за мной в зеркало. Я всё ещё смутно боялась, что он сейчас не выпустит меня, попытается заставить платить за проезд, вызовет контролёров или милицию, - но водитель сидел, не шелохнувшись.
Должно быть, этот человек спас мне жизнь, но в тот момент у меня не было сил думать об этом. Я скатилась по ступенькам и, не оглядываясь, пошла к метро.
Под ногами хлюпала разъезженная снежная каша, мне на встречу из перехода рвался сырой промозглый ветер. Метро уже работало.
Прижавшись к чьей-то спине на турникетах, я проскользнула внутрь. Как я ехала в метро, как делала пересадки, поднималась и спускалась по лестницам, как садилась в вагоны, я не помню. Верный автопилот, помощник усталых и истерзанных, нёс меня домой.
В коридор нашей квартиры лился утренний свет из кухни – и это было последнее, что я помнила.
Когда я проснулась, в квартире висела тишина. В комнате были сумерки, и всё говорило о том, что уже вечер.
Я послонялась по квартире, сварила себе кофе. Голова болела, и от кофе меня чуть не вывернуло, я вылила остатки в раковину и попила воды.
Мать с утра не ворвалась ко мне, чтобы выяснить, где я была, и это немного меня тревожило. Я не помнила, кто открыл мне дверь, вообще не помнила, как добралась до дома. Смутно помнила только белый-белый неистоптанный снег под ногами и нависающие сверху тяжёлые заснеженные ветки деревьев, скрадывающие свет и заглушающие звуки. Должно быть, это уже было в наших дворах. А потом этот свет из кухни.
Теперь тишина в квартире казалась гнетущей. Я включила телевизор, через какое-то время зажгла свет. Приближался час, когда мать обычно возвращалась с работы.
Я прижалась к стеклу щекой и какое-то время смотрела на угол дома, из-за которого она обычно появлялась. Что ей сказать про школу, я не знала.
Я подошла к столу, наугад раскрыла учебник, полистала, закрыла его.
Я подумала: может быть, я ещё смогла бы всех догнать? Нужно было позвонить кому-нибудь из одноклассников. Мысль вспыхнула, и я ухватилась за неё. Но кому было звонить? Раньше я всегда звонила Юльке, и, кажется, не могла придумать, кому звонить теперь вместо неё. Я сунулась в стол, разом выдвинула все ящики. Я искала старые записные книжки, бумажки с номерами телефонов, хоть что-нибудь. Ничего не было. Я потёрла ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями. Снова посмотрела на часы. Мать уже должна была прийти. Я оставила ящики стола в беспорядке и принялась бесцельно ходить по квартире.
Прошло ещё двадцать минут. Матери не было. Я подумала – вдруг её не было и утром. Вдруг что-то случилось, и никто мне не сказал.
Я волновалась теперь так, что не могла ни думать, ни сидеть на месте. Я подошла к окну, и темнота за окном показалась мне более зловещей, чем обычно. Я распахнула окно, на меня дохнуло морозным колючим воздухом. Я высунулась наружу и всмотрелась в темноту. Я стояла так, пока меня не начало трясти от холода.
Я стянула с себя одежду и пошла в душ.
Сквозь шум воды я прислушивалась к тишине за дверью, но даже тогда, когда я, наконец, закрутила кран, и вода больше не стучала по дну ванны, за дверью было гробовое молчание. Я осторожно приоткрыла дверь. Квартира была всё так же пуста и погружена в темноту. Мне стало страшно.
Я оделась, достала из ящика нож, выключила свет в коридоре и вышла из квартиры на лестничную клетку. Заперла за собой дверь. Подумала и сунула нож в рукав, не выпуская рукоятку из ладони. Нож хорошо лежал в руке, хоть и был великоват для того, чтобы прятать его под одеждой. Это был охотничий походный нож, у него даже были все эти зазубрины для потрошения туши и выемка кровостока. Нож был мой, я сама его купила в армейской палатке, в переходе у Павелецкого вокзала, когда кто-то из родственников догадался подарить мне новогодний подарок деньгами. С кухонным ножом я бы на улицу не вышла – бродячие кошки и те бы меня засмеяли. Кроме того, мне всегда казалось, что кухонным ножом проще саму себя порезать, чем заколоть кого-то другого. Во всяком случае, мне всегда удавалось порезаться, когда я делала что-то на кухне.
На самом деле, я не совсем понимала, зачем взяла нож. Наверное, мне удалось бы защитить мать, если бы на неё кто-то напал. Ну, или хотя бы ранить нападающего.
Я спустилась по лестнице и вышла из подъезда.
Когда-то в детстве я иногда ждала мать с работы, слоняясь по двору. Не помню, когда и почему появилась эта привычка, и в какой момент исчезла, но был период, когда это было ежевечерним моим ритуалом.