Когда выпадает снег (СИ)

 Где-то далеко позади запикала и хлопнула подъездная дверь, но я не стала оглядываться. Я свернула в какой-то проулок, меня обдало светом фар, и чуть не сбила машина. Я отскочила от неё и нырнула за гаражи. Спиной по стене я сползла в снег, сжалась в комок и замерла, стараясь унять дыхание и сердце, барабанящее в ушах и затылке. Перед глазами пульсировали красные круги. Как можно тише я сплюнула в снег вязкую слюну.

 Я сидела за гаражами довольно долго, но никто за мной не гнался. Очень медленно я разогнулась и встала в полный рост.

 И тут вдруг поняла, что забыла в квартире рюкзак.

 - О Господи, черт! Чёрт! Чёрт! Гадство!

 Чёрт бы меня побрал, когда я тащилась в этот грёбаный бомжатник.

 Я подумала о том, чтобы вернуться в квартиру, но тут же поняла, что не полезу обратно и под страхом смерти.

 Я обшарила карманы. Они были пусты, если не считать пары рекламных бумажек. Я представила себе, как долго буду теперь добираться домой из этой перди. Даже метро здесь не проложено. Идти и идти.

 Будь я пьянее, я, может быть, и пошла бы на трассу ловить машину, но знаю я прекрасно, чем такое заканчивается – и это в лучшем случае, если на кусочки не покромсают.

 Я вдохнула поглубже, готовясь к долгой-долгой прогулке, и пошла.

 Странно, но я была даже рада, что всё так вышло, было жалко лишь рюкзак. Я не чувствовала ничего, кроме облегчения. Я и не осознавала, насколько тошно мне было в этой квартире, пока не вырвалась из неё; меньше всего мне хотелось ночевать там и видеть с утра их уродливые рожи. А теперь к утру, или, в крайнем случае, к полудню я могла быть уже дома. И запереть дверь на ключ, и нормально лечь спать. И никого больше не видеть.

 Оставалось только идти.

 Когда идешь, всё просто, не надо общаться с теми, кто тебе противен, не надо ни под кого подлаживаться, надо просто идти, и это было по мне, это было то, с чем я могла справиться.

 Не знаю, сколько я шла. Мне показалось, что очень долго.

 Наверное, временами я шла с закрытыми глазами, потому что в какой-то момент я открыла их и увидела бродячих собак, штук пять или шесть, они высыпали из дыры в бетонном заборе – вдоль этого бесконечного забора я шла, мне казалось, очень давно. Они не лаяли, окружали меня молча, и это было страшнее. Я принялась швырять в них глыбами льда с обочины, наклонялась, поднимала и швыряла, поднимала и швыряла, должно быть, тоже молча, - и хотя я, кажется, ни разу не попала ни в одну из них, наконец, они нехотя, глядя на меня с каким-то молчаливым и недобрым сожалением, отступили, одна за другой потрусили прочь.

 Почти тут же я закрыла глаза снова, чтобы понапрасну не тратить силы, и снова пошла вперёд.

 Последний хмель вышел из меня, и я чувствовала опустошение. Теперь хотелось только залечь в берлогу, забиться в самый дальний угол, закрыть глаза и просто заснуть. И чтобы меня никто не трогал.

 Через какое-то время – наверное, была середина ночи, - стало очень холодно. Холод забрался под одежду, я не чувствовала своих ног, рук, лица, но была настолько утомлена, что плохо осознавала всё это. На ходу я тёрла варежками нос и щеки, но почти не чувствовала грубое царапанье шерсти.

 Я шла и шла, временами спотыкалась. В какой-то момент я подняла голову и поняла, что уже не так темно, как было раньше. В конце проспекта, за домами, небо начало светлеть, тьма вокруг посерела и выцвела. Никаких заборов больше не было. Я словно медленно выплывала из этой ночи. События в той квартире отодвинулись, казалось, на тысячу лет назад, и на меня навалилась смертельная усталость. Я прикрыла глаза и пошла снова. Движение было – жизнь. Снег и снег был под ногами, теперь, в предутреннем свете, от его белизны до тошноты ломило глаза; бесконечная дорога развертывалась из-под моих ног.

 Когда я подняла голову в следующий раз, по дороге, подрагивая и скрипя, проехал пустой троллейбус, освещенный жёлтым изнутри.

 Я бросилась бежать. Я летела, не чувствуя своего тела, на лёгких и мягких, будто не своих, ногах. Но даже на бегу моё сознание, казалось, работало мигающими вспышками. Троллейбус стоял на остановке и ждал меня с раскрытой передней дверью. Я поднырнула под турникет и рухнула на одно из пустых передних сидений, почти наощупь переползая на место ближе к окну. Кажется, последнее, что я увидела прежде, чем отключилась, было расплывающееся лицо водителя в зеркале; с минуту я ждала, что он не тронется, пока я не оплачу проезд или не уберусь из салона. Но потом двери захлопнулись, я почувствовала мягкий толчок, и троллейбус поехал.

 Не просыпаясь, я чувствовала, как рядом на сиденье садились люди, потом оно снова пустело - тогда становилось холоднее. Потом на соседнее место втиснулось что-то массивное, моей руки коснулся холодный гладкий мех. Меня зажимала в углу тяжелая мясная туша, не раскрывая глаз, я могла бы принять её за тюленя или, по мокрой гладкости меха, за гигантскую выдру; туша под шкурой шевелилась, в её движениях чувствовалась недовольство, тёмное тупое желание раздавить меня. Я вжалась в стекло и, немного согревшись от соседства с этим существом, провалилась в сон окончательно.