Когда взрослеют сыновья

С каждым днем отец Хасбики становился все мрачнее. У него появились странности. Прежде разделявший взгляды своей жены, он теперь дважды в день молился: утром и вечером.

Однажды он привел в дом женщину по имени Мурган и сказал Хасбике, что это ее мачеха. Молчаливая и мрачная, она ни разу не назвала девочку по имени. «Йо!» — обращалась она к ней. Как-то, возвращаясь с родника, она услышала, как мачеха говорила отцу:

«Помяни мое слово, она накличет на наш дом беду. Я велела ей выучить молитву, так она мне знаешь что ответила: «Моя мама не молилась, и я не стану. Я пионерка». Что хорошего можно ждать от ветки ядовитого дерева?! Надо заставить ее бросить школу».

«Ты права, Мурган, — покорно и вяло соглашался отец. — Но только боюсь, если мы запретим ей ходить в школу, эта капур Мария сживет нас со света. Уже недолго осталось. Всего месяц до окончания школы. А там выдам ее замуж. Сразу дурь из головы выскочит».

Подслушав нечаянно этот разговор, Хасбика обрадовалась. Ведь замужество было для нее выходом из создавшегося положения. Она уйдет из дома, который еще недавно так любила и где теперь она так одинока. Она навсегда избавится от мачехи. Она возьмет с собой только красную косынку — память о матери. Эту косынку Хасбика хранила в подушке. Засыпая, она чувствовала сквозь шершавую бязь ее тепло, и ей казалось, что мать здесь, рядом… Ведь от косынки пахло волосами матери, а волосы ее всегда пахли лугом. И Хасбика, задыхаясь от слез, вспоминала тот последний сенокос, когда мать, словно предчувствуя свою близкую гибель, заговорила о Зулхишат, а потом они возвращались домой, и небо казалось близким от тяжести звезд, и мать, обернувшись, окликнула ее: «Хасбик, ты что отстаешь?»

Какой нежностью и болью отзывалось теперь в ее сердце это «Хасбик».

И вот эта красная косынка — единственная память о матери — попала в руки Мурган. Хасбика не знает, как это случилось: то ли мачеха взяла подушку, чтобы проветрить и просушить ее на веранде летом, то ли она что-то заподозрила. Но только косынка, которую Хасбика так берегла, оказалась в руках этой мрачной и жестокой женщины. «Эта бесстыжая девчонка, эта дочь капуры хочет, чтобы и нас постигла кара аллаха!» — кричала она, в бешенстве размахивая косынкой. И не успела Хасбика опомниться, как косынка полетела в горящий очаг. Хасбика не знает, как это случилось. Она помнит только, как огонь обжег ей руки, как закричал отец, до этого тупо молчавший, как завизжала Мурган, потому что Хасбика вцепилась ей в волосы. Потом ее били ногами. Но она не чувствовала боли.

Ночью Хасбику заперли в темной комнате. Этот крохотный закуток без окон служил им чуланом. Сколько прошло времени, она не знает: ведь в чулане было все время темно. Может быть, час, а может быть, сутки.

«Если бы Мария была в ауле, она бы хватилась меня и освободила», — плакала Хасбика. Но в школьные каникулы Мария уехала на родину, в Россию.

Наконец дверь отворилась, вошел отец и молча выпустил ее. Хасбику вымыли, надели на нее нарядное платье и отвели в дом Абдулы-даци.

Во время этих молчаливых и торопливых приготовлений сердце девушки то замирало от страха, то сладко екало от предчувствия перемен. Наконец-то сбывается ее мечта: она уйдет из этого дома, она станет женой Шапи, за которого засватана с рождения. Правда, она не сказала Шапи ни одного слова: в горах невесте не разрешается разговаривать с женихом. Но ведь его отец Абдула-даци вместе с ее отцом работал в поле. Он, конечно, не даст ее в обиду, тем более теперь, когда у нее нет матери.

Свадьба, скромная и нешумная, прошла для нее как в угаре. А когда затихли зурна и барабан, она оказалась наедине с Шапи. Чужой угрюмый мужчина, от которого несло тяжелым запахом бузы, пошатываясь, двинулся к ней. Он сорвал с ее головы гурмендо и что-то невнятно промычал.

«Нет!» — закричала Хасбика и прижалась к стене. Но Шапи и внимания не обратил на ее слабый протест.

«Наверное, так и должно быть, так полагается», — стала успокаивать себя Хасбика и… сдалась.