Когда взрослеют сыновья

Но я больше не слушала. Из-за нас родители ушли из дома. Из-за нас кунаки обходят их саклю. А что может быть горше этого? Недаром перед молитвой и после нее горцы повторяют: «Избави нас от такого дня, когда гость будет проходить мимо нашего дома». Я схватила Алибулата и бросилась на годекан к мужу. Но когда я, рыдая, рассказала ему обо всем, он ответил: «Аминат, жена моя, я знаю, что тебе тяжело, может быть, намного тяжелее, чем мне, я знаю, что и Умужат нелегко, но если мы сегодня отступим перед врагом хоть на воробьиный шаг, нам станет плохо втройне. Враг воспользуется нашей слабостью, и тогда мы пропали. Ты должна вернуться в дом Садрудина».

…А год, как назло, выдался засушливым. С неба палил зной, как из раскаленного очага. Казалось, солнце, дарующее жизнь, на этот раз задалось целью уничтожить все живое. Больно было смотреть на выжженное поле, ставшее желтым, как горы. Казалось, зеленый цвет навсегда ушел из жизни. Желтыми были пастбища, скалы и даже обмелевшие реки.

И тут на аул свалилось новое несчастье. Гнетущая жара принесла с собой эпидемию тифа. Словно огонь, перепрыгивающий с одной сухой ветки на другую, тиф стал распространяться по аулу. Не было дня, чтобы кто-нибудь не умирал. Едва успевали хоронить. И надо же было случиться, чтобы одними из первых умерли родители Садрудина.

Теперь уже почти все в ауле уверились в том, что это мы накликали на них беду. «Они прогневили самого аллаха! Теперь нам нет спасения! Уходите из нашего аула, а не то мы сожжем ваш дом!» — кричали люди, подступая к самой сакле. Однажды ночью пуля влетела в окно, ударилась о каменную стену и, отскочив, угодила Садрудину в руку. Байсунгур в это время еще не вернулся из района, и Аминат, умирая от страха за мужа и сына, прижав к груди Алибулата, бежала из дома в горы. Она схоронилась в пещере возле тропинки, по которой должен был возвращаться муж.

— Байсунгур! — закричала она, как только он показался на тропинке. — Тебе нельзя идти в аул. Садрудина чуть не убили, и тебя могут убить!

— Нет, — отстраняя ее, ответил Байсунгур, и глаза его стали такими жесткими, что Аминат испугалась. — Нет, — повторил он упрямо, — мы вернемся туда и будем живы всем назло.

Среди бела дня они прошли по аулу. Байсунгур нес на руках ребенка. Голова его была гордо вскинута. Уверенность мужа передалась и Аминат. Она так осмелела, что даже смотрела по сторонам. Косые недобрые взгляды провожали их. Но почему-то никто не посмел бросить им вслед обидное слово. Может быть, потому, что на боку у Байсунгура на этот раз висел пистолет, а может, в ауле уже прослышали, что он с сегодняшнего дня наделен властью: район назначил его председателем сельского Совета.

Байсунгур объединил вокруг себя мужчин, на которых можно было положиться. По два раза в день — утром и вечером — они собирались в бывшей мечети, решая насущные дела аула. Каждый день приносил что-нибудь новое. Аминат узнала, что ее мужу дано право стрелять в тех, кто поднимет на них руку, что и женщины, и мужчины должны учиться; обучать их взялся Садрудин — единственный грамотный мужчина аула.

Настоящим праздником явился для них тот день, когда в аул Струна прибыли арбы, полные муки и мануфактуры. Умужат сменила свою красную кофту с заплатками на новое платье из веселого ситца. Аминат тоже достался кусок материи, и она долго примеряла его к лицу перед темным и щербатым осколком зеркала.

Как-то, выйдя во двор, Аминат увидела старика, который пытался обхватить руками Алибулата, а тот вырывался. Испугавшись, она бросилась на помощь сыну. Но что-то родное, знакомое померещилось ей в этих потухающих старческих глазах, заключенных в сети морщин. Да это же отец Байсунгура. Правда, она никогда не видела его, потому что в тот вечер, когда он приказал закрыть перед ними ворота, старик даже не вышел к ним. И все-таки она узнала его, потому что за морщинами этого старческого лица таилось другое лицо, молодое и любимое, изученное до каждой черточки, лицо ее мужа.

— Отец, — обратилась она к нему, — заходите в дом, посмотрите и на второго нашего сына. Мы назвали его Аминтаза.

Старик поднялся на крыльцо и склонился над колыбелью. Он поднял руки, чтобы покачать колыбель, и Аминат чуть не заплакала от жалости к этим сморщенным старческим рукам: словно два последних желтых листочка случайно остались на облетевшем дереве.

А потом старик поднял колыбель этими самыми руками, неожиданно оказавшимися еще сильными и крепкими, и понес ее через весь аул в свою саклю.

Жена его к тому времени умерла. Хозяйкой дома стала Аминат. Дом был запущен, и она, не жалея сил, приводила его в порядок — ведь здесь ей предстояло прожить, быть может, целую жизнь. В этом доме она состарится, здесь вырастут ее сыновья, сюда они приведут своих жен. В этом дворе, обнесенном камнем и мощенном камнем, сквозь трещины которого пробивается трава, а то и цветы ромашки и василька, будут бегать ее босоногие внуки…