Когда взрослеют сыновья

— Неужели моя смерть опечалила бы тебя? — с надеждой в голосе спросил Абдулла.

— Не-е знаю… Только колени у меня до сих пор дрожат, — призналась девушка. — А вот здесь больно, — и она положила свою ладонь на левый бок под упругое яблоко груди.

— И у меня! У меня тоже здесь болит! — радостно воскликнул Абдулла, словно он сделал открытие, важнее которого нет ничего на свете. — И еще горит, словно там огонь из очага Хандулай, что топится три дня без передышки. Скажи, как тебя зовут?

— О, какой ты странный! — воскликнула девушка, глядя на него с таким изумлением, словно перед ней был пришелец с другой планеты. — Разве у вас в ауле парень спрашивает у девушки ее имя?

— А почему бы нет?

— Какой ты смешной! Если она захочет, она скажет сама.

— А ты… ты хочешь? — задыхаясь, спросил Абдулла.

И тут же пожалел о своих словах, потому что девушка отвернулась и почти побежала по тропинке.

…В тот же вечер от своего деда Абдулла узнал, что в ауле Загадка издавна существует обычай: если девушка называет парню свое имя, значит, она тем самым признается ему в любви.

Всю ночь Абдулла не сомкнул глаз — он ворочался так, словно матрац его был набит не шерстью, а колючками. Глядя на луч луны, своевольно пробившийся в тесное окошко, он ясно видел не лунный луч, а тонкую звучащую струну от того родника, в котором она сегодня зачерпнула воду в свой кувшин и где в прозрачной струе так счастливо отразились рядом их лица. Наконец не выдержав, он вышел и стал подниматься в горы. Здесь, на воле, луна светила еще острее, еще ярче, и Абдулле казалось, что он, как канатоходец, поднимается не по земле, надежной, твердой и каменистой, а по тонкому лунному лучу, звучащему как струна.

Иногда, опомнившись, он спрашивал себя: «Скажи, Абдулла, куда ты идешь? И зачем ты туда идешь? Разве она сказала тебе свое имя? Нет и еще раз нет. Наоборот, она отвернулась и убежала от тебя».

«Звезда, скажи мне ее имя?» — спрашивал Абдулла.

«Разве это так важно, — отвечала звезда, — если оно горит в твоем сердце…»

«Горы, откройте мне ее имя!» — обращался Абдулла к горам.

И горы, словно кивая своими седыми головами, как мудрые старцы, собравшиеся на годекане[2], ответствовали: «Ступай к ней, как идут к самой далекой вершине. Пусть твой путь лежит через колючие кустарники и глубокие ущелья, через непроходимые обвалы и гремящие водопады, сквозь ночную мглу и дневные облака… Переплыви бурные потоки, пройди вековые льды и завоюй эту вершину. Ведь ты мужчина гор. Ступай!»

Так размышлял Абдулла. И вот уже небо порозовело, стаял лунный диск, тьма расползлась по ущельям, и он увидел цветущий куст шиповника и узнал то место, где вчера встретил ее.

Но что это? Явь или игра его возбужденного воображения?

На узкой кривой тропинке, что как обнаженный меч висела над пропастью, стояла она и тихо говорила сама себе:

— Ну да, вот это место. Здесь он отступил и чуть не упал в пропасть. Вот и куст шиповника, за который он схватился рукой. Вот и цветы примяты, и лепестки осыпались на тропинку… Ах, зачем я не сказала ему свое имя?!

Абдулла зажмурился и открыл глаза. Снова зажмурился и снова открыл.

— Ой, кто здесь? — вскрикнула девушка. Она отпрянула и, наверное, упала бы в пропасть, если бы сильные и ласковые руки не подхватили ее.

Купол неба качнулся, шар земли закружился под ними. И семь родников любви и верности протянули им свои горящие струны…

…Отец Абдуллы, Шамсудин, слыл в ауле Струна человеком разумным и рассудительным. И главное, он не кичился своим умом, не выставлял его где надо и не надо, а умел подавать вовремя, как нужное блюдо к столу. Горячиться, словно река, выходящая во время ливня из берегов, было не в его натуре. Принимать скороспелые, необдуманные решения — не в его привычках.

Поэтому, когда его сын неожиданно привел домой девушку с лицом нежным и розовым, как цветущий куст шиповника, Шамсудин не бросил в лицо сыну ни слова упрека, хотя сразу понял, какой бедой это грозит не только их семье, но и всему роду, а может, и целому аулу. Но если чаша разбилась, упреками ее не склеишь.

— Я догадываюсь, что эта красавица из аула Загадка, — сказал он. — Чья ты дочь?

— Она дочь мастера Гаджикули! — ответил за девушку Абдулла.

Даже видавший виды Шамсудин при этих словах побледнел как смерть. А причин для тревоги было более чем достаточно. Ведь Гаджикули отец семерых сыновей и одной дочери, в то время как Абдулла, наоборот, единственный сын при трех дочерях. И еще одна тревожная мысль пронзила старую голову Шамсудина: а что, если девушка к тому же еще и засватана?..

— Наверное, у нее есть жених? — проговорил он, деревенея от страха за сына.

— Да, отец, — с гордостью отвечал счастливый Абдулла.

Отцу пришлось выдержать и этот удар. Он достал из рукава шубы лист от кукурузного початка, насыпал в него полную горсть табака и скрутил кальян. Его седая голова утонула в дыму, как вершина горы — в утреннем тумане. Наученный долгой и трудной жизнью, Шамсудин по собственному горькому опыту знал, что и тысячи друзей мало, если есть один враг.