Когда закончилась нефть

Тонкая, сверкающая сеть лести, подумал Урри, уважая полковника. Мысль показалась ему поэтической, поэтому он вспомнил о том, что собирался сочинить стихотворение о луче света и луче боли, но до сих пор не сочинил. Дал себе обещание выполнить данное себе накануне обещание сегодня же. Если карандаш поменяют, хотя можно будет и в уме.

— Нравишься ты мне, Урри. Но вот ведь что, парень башковитый, — а намеков не понимаешь. — Полковник подался вперед. — Стало быть, еще раз. Ты сам-то, — полковник подмигнул левым глазом, — в эту ахинею. — Полковник подмигнул правым глазом. — Веришь? — Полковник моргнул обоими глазами.

— У вас не конъюнктивит ли часом? — спросил Урри. — Впрочем, извините, помню, здесь, вопросы, да. Нет, товарищ полковник, не верю я в эту ахинею.

Полковник улыбнулся, откинулся на спинку стула, кивнул — мол, продолжай.

— Верят в других случаях. А в данном случае я просто знаю, что так оно и есть. И что эта, как вы изволили выразиться, ахинея, вовсе таковой не является. Таким, стало быть, образом.

Полковник кивнул еще раз, но улыбаться перестал.

— Уведите.

* * *

Ощущение было жутким. Стало настолько страшно, что Урри впервые вступил в конфликт с конвоем. Увидев вместо камеры натуральную больничную палату (и за несколько секунд честно ответив себе, что да, шли тем самым маршрутом, и это — то самое помещение), Урри потерял самообладание и резко рванулся назад. Реакция была мгновенной. Двое конвойных, которые вели его назад, повалили Урри на пол, а появившиеся невесть откуда еще двое — уже в белых халатах — профессионально подменили куда-то скрывшихся напарников, натянув на Урри смирительную рубашку. Не киношную, с длинными рукавами, а настоящую, представлявшую собой кожаную пеленку со шнуровкой за спиной.

На глазах выступили слезы. От страха, отчаяния и беспомощности. Санитары подняли Урри на ноги и ввели в комнату.

В ней теперь было четыре кровати, попарно у стен слева и справа от двери. Между кроватями стояли тумбочки. На трех кроватях лежали люди. Один парень — откуда-то с Запада, возможно, из Нигерии — тоже в смирительной рубашке. Двое других, белых и старых, были сравнительно свободны. Один из них, встревоженный шумом, сел.

— Спокойно, спокойно, — сказал санитар, державший шнуровку смирительной рубашки Урри. — Соседа не узнали, что ли?

— Узнали, узнали, — сказал тот, что сел. — Я думал, помочь чем.

— Не подмазывайся, — сказал второй санитар, прошедший тем временем к свободной кровати и откинувший одеяло. — Давай.

— Бузить будешь? — спросил первый санитар у Урри.

— Хорошо придумано — сказал Урри, к которому вернулось самообладание. — Очень хорошо. Но не выйдет.

— Не выйдет — слабительное дадим, — сказал первый санитар и засмеялся.

— Хорош зубы скалить, — сказал второй.

Спустя полминуты Урри лежал в кровати, лицом вверх. Санитары заботливо укрыли его одеялом.

— Если я блевану, то задохнусь, — сказал им Урри.

— А с чего тебе блевать-то? — спросили санитары.

— Вы в курсе, как у вас изо рта воняет? — Урри врал, но у него оставалось слишком мало способов самозащиты.

— Санитаров каждый может обидеть, — сказали санитары, впрочем, явно не обидевшись. — Но ты не забывай, что санитары тоже могут обидеть каждого. Усек?

Урри промолчал. Санитары ушли.

Какое-то время перед глазами был только кусок пробковой стены и такого же потолка. Потом в поле зрения появилось бородатое лицо белого — того, что хотел помочь санитарам.

— Помнишь меня? — спросил бородатый. Изо рта у него немыслимо воняло. Урри понял, что мир наказывает его за проявленную давеча слабость. Чтобы искупить вину, он заставил себя ощутить сострадание к этому человеку. В конце концов, изо рта воняет почти у всех стариков. Прикинув, о чем может думать белый человек на западном побережье Красного моря, Урри спросил:

— Вы как в Эфиопию попали?

Старик крякнул.

— Ты б таблетки все-таки кушал, а? Так ведь и до лоботомии недалеко.

Ага, подумал Урри. Бить все-таки будут.

* * *

Основным содержанием происходящего был стон. Протяжный, негромкий — к счастью — и какой-то убогий, словно бы жизнь стонавшего была столь тяжела, что даже стонать выходило с трудом. На этот стон, чем-то напоминавший тот самый первый луч света, нанизывались слова беседы, которую неторопливо разыгрывали двое других соседей Урри. Слушать эту буффонаду уже порядком надоело, да и от укола на душе было муторно, но беседа была единственным лимоном, находившимся в распоряжении Урри. И оставалось только делать лимонад, переваривая то, что произносили соседи.

— Не бери в голову, — сказал бородатый (Урри успел запомнить его голос). — А то таким же будешь.

Урри догадался, что бородатый кивнул в его сторону.

— Не буду, — ответил другой, облик которого был совершенно туманен. Разглядеть его по пути к кровати Урри не успел, других же возможностей не представлялось.

— Это почему?

— Да потому, что он в голову брал, брал, а главного не понял.

— Чего же?

— Сам подумай.