Когда закончится война (СИ)

Гляжу в лицо Тихона. Оно почти спокойное. Его волнение выдают только плотно сжатые губы.

Главный немец долго смотрит на мальчика, но вскоре отвечает. Его голос на удивление звучит спокойно.

— Поступил сведение, что она убить Август.

— Проверьте ваши сведения, — тихо, но внятно говорит Тихон. — Они неверные.

Минуту фриц стоит, не двигаясь. Затем сужает свои и без того маленькие глазки и говорит:

— Я проверить.

Затем выдает по-видимому какую-то команду на немецком. В сопровождении своего конвоя покидает комнату. На пороге он оглядывается и, глядя прямо на меня, добавляет:

— Все равно скоро всем по праву. Когда время придти…

Мы остаемся с Тихоном в комнате одни. Я устало опускаюсь на скамейку и закрываю ладонями лицо.

— Я даже знаю, откуда у него эти сведения, — мрачно цедит Тихон.

Он подходит ко мне. Присаживается рядом, аккуратно трогает за плечо.

— Давай только тетке Лиле не будем рассказывать?

— Конечно, — соглашаюсь я.

— Это Генка их на тебя натравил, — зло шипит Тихон. — Мерзавец!

Внезапно меня осеняет. Я быстро поднимаю голову и начинаю убежденно говорить:

— Это Генка рассказал немцам о партизанах! — выпаливаю я, даже привстав с места. — Больше некому!

— Забудь о партизанах, — неожиданно зло рычит на меня мальчишка. — Это все чушь, слышишь?

От неожиданности падаю обратно на скамейку. Как же можно быть таким упрямым? Неужели он действительно не замечает того, что происходит вокруг?

— Думай, как хочешь, — уже кричу я на него. — А мне зря не веришь.

Внимательно слежу за его реакцией. Тихон приподнимается, но тут же садится обратно. Его глаза превратились в две узкие щелочки.

— Ты просто напридумываешь всякого, — тихо говорит он мне. — И обижаешься, почему тебе не верят.

— Ты просто не хочешь меня слушать, вот и все! — выкрикиваю я, вскакивая на ноги.

— Потому что ты — дура!

Топаю ногой и стремительным шагом покидаю комнату. Влетаю к себе в каморку, стараясь все же потише хлопать дверью. Я знаю, что в соседней комнатке Лиля укачивает свою Любу. С размаха приземляюсь на кровать. Пружины подо мной недовольно скрипнули. Со всей силы опускаю кулак на подушку. Из нее вылетает перышко и обеспокоенно начинает кружить передо мной. Я смотрю на него и вспоминаю утро того рокового дня, когда я точно так же наблюдала за ним. Как же много произошло за эти несколько дней!

Ложусь на постель лицом вниз и закрываю руками голову. Хочется убежать от своих мыслей. Мне надоело бояться. Хочу домой.

Вспоминаю, что, будь я в своем времени, я завтра пошла бы в школу. Теперь и моя школа, и все мои горячо нелюбимые одноклассники кажутся так далеко, что становится не по себе. Недосягаемо далеко. В другом мире.

Переворачиваюсь на спину. Кладу ноги прямо на кровать и складываю руки на груди. Пытаюсь сдуть прилипшую ко лбу прядь.

Понимаю, что скоро окончательно сойду с ума. Если я сейчас не перестану думать обо всем этом, то точно перегреюсь. Надо отвлечься.

Неожиданно для самой себя начинаю декламировать стихи:

Ах, как много на свете кошек!

Нам с тобой их не счесть никогда.

Сердцу снится душистый горошек,

И звенит голубая звезда.

— громко и с выражением начинаю я читать первое пришедшее на ум стихотворение. Я читаю его, лежа на кровати и усиленно размахивая руками. Наверно, именно так ведут себя пациенты психбольниц.

В памяти всплывает картинка. Я, десятилетняя девочка, в своей еще старой, родной и любимой школе на конкурсе чтецов декламирую Есенина. Именно это стихотворение. В груди появляется чувство чего-то навсегда потерянного. Наверно, это и называют ностальгией.

Наяву ли, в бреде иль спросонок,

Только помню с далекого дня,

На лежанке мурлыкал котенок,

Безразлично смотря на меня.

— продолжаю я с еще большим энтузиазмом.

Я еще тогда бы ребенок,

Но под бабкину песню вскок

Он бросался, как юный тигренок,

На оброненный ею клубок.

Замолкаю и кидаю взгляд на окно. Вздыхаю и закрываю глаза, вдыхая в легкие аромат сирени.

Все прошло. Потерял я бабку,

А еще через несколько лет

Из кота того сделали шапку,

А ее износил наш дед.

Последние строки я произношу яростно и с жаром. Заканчиваю читать. Складываю руки на груди и зло гляжу на потолок.

— Хорошо читаешь, — раздается совсем рядом. — И стихотворение мне понравилось.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге в своей излюбленной позе, прижавшись к косяку, стоит Тихон. Наверно, извиниться пришел.

— Почитай еще, — неожиданно просит он меня.

Сажусь на кровать и смотрю прямо ему в глаза. Тихон подходит и садится рядом со мной.

Я немного теряюсь. Перебираю в памяти стихи любимого поэта. Выбираю и начинаю декламировать:

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот — и веселый свист…

Читаю, а сама, не отрываясь, смотрю на Тихона. Мальчишка замер, кажется, что он даже не дышит. В его глазах блестит едва заметная грусть. Тихон с жадностью ловит каждое мое слово.

…Вот за это веселие мути,

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной…

Хочу закончить стихотворение, но Тихон меня опережает. Тихим, дрожащим от волнения голосом он произносит за меня последние строки:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать