Когда закончится война (СИ)

— Что? — шипит Лидка, подпрыгивая на стуле. — Ах ты…

Смотрю на нее, еле-еле сдерживая злорадную улыбку. Неужели она и правду ревнует меня к какому-то мальчишке из нашего отряда?

— По-моему, у меня теперь больше шансов, чем у тебя, — наконец находится, что ответить, Лидка. — После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться.

Какое-то время я просто смотрю на нее, не понимая, о ком она говорит. Наконец, осознав, кто является предметом ее воздыхания, весело фыркаю. Неужели она влюблена в Феликса? В таком случае, мне ее жаль, ибо он — не ее поля ягода.

Но тут же мою голову посещает новая мысль. «После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться»… Откуда она может об этом знать? Неужели следила? Скорее всего.

Размышляю о том, когда именно проснулась ее симпатия к Феликсу. Наверно, в день заезда, когда он приехал вместе с моим отцом проводить меня и помочь донести чемодан.

— На самом деле, мне его очень жаль. Терпеть такую мымру около себя… Бедняжка. Должно быть, он очень добрый, раз жалеет таких, как ты. Вот я бы на его месте не стала тебя жалеть.

Ну все. Это уже слишком. Встаю со стула и гляжу на нее сверху вниз. Скажи только слово — и я за себя не отвечаю.

Лидка тоже встает, и я оказываюсь в невыгодном для себя положении. Рыжая выше меня на целую голову, и намного плотнее, чем я. Теперь уже она смотрит на меня сверху, а мне приходится поднимать голову, чтобы видеть ее лицо.

— Эх ты, полторашка! — тянет Лидка, обнажая свои мелкие и острые, как у крысы, зубы.

Зря она это сказала. Моя соседка понимает, что сейчас произойдет, но слишком поздно. Прежде чем она успевает вмешаться, я выгибаю спину, словно разозленная кошка, и прыгаю на Лидку, вцепляясь своими пальцами в ее кудри. Лидка визжит и пытается скинуть меня, но все ее попытки тщетны. Я мертвой хваткой держу свою жертву, и выпускать не собираюсь.

— Отставить драку! — кричит Сан Саныч — старенький лысенький сторож, случайно оказавшийся рядом с полем боя. — Ить, я вас…

Чувствую, как чьи-то руки, ухватив меня за талию, пытаются оттащить меня от Лидки. Я рычу и сопротивляюсь, но меня все-таки отрывают от нее и ставят на землю, по-прежнему не выпуская из рук.

— Пусти меня немедленно! — кричу я на оттеснившего меня от Лидки парня.

Во мне клокочет ненависть. К Лидке, к Сан Санычу, к тому верзиле, что держит меня сейчас за плечи. Пытаясь отдышаться, глотаю ртом воздух, одновременно делая тщетные попытки сдуть прилипшую ко лбу челку. Ищу глазами обидчицу. Вот она, сидит рядом на стуле и рыдает. Рыжие волосы растрепаны, как у домового, губы дрожат, плечи дрожат — вообще вся она дрожит, а на щеке царапина. Неожиданно для самой себя успокаиваюсь и самодовольно улыбаюсь. Заслужила.

— Что тут произошло? — в столовую влетает встревоженная Света. На ее лице — ужас и непонимание. Но, как только она видит меня, злую и помятую, все ее чувства сменяются на одно — ярость. Вот теперь она действительно разгневана.

Я одергиваю кофточку, пытаясь привести себя в нормальный вид.

— Ничего особенного, — не глядя на Свету, роняю я как бы между прочим. — Одна рыжая обезьяна взбесилась…

— Ну все. Это уже ни в какие рамки не влезает, — цедит она сквозь зубы.

Вожатая подходит ко мне, запускает свои пальцы мне в воротник и, словно котенка, за шкирку тащит к выходу.

Последнее, что я вижу, прежде чем меня выталкивают в коридор — красную и злую Лидку, выкрикивавшую обвинения в мой адрес.

— Ты немедленно напишешь объяснительную, — шипит мне на ухо Света. — И, если это еще хоть один раз повторится, можешь собирать чемоданы.

— С радостью! — выпаливаю я, пытаясь вывернуться из стальной хватки вожатой.

— Отлично, — Света пытается говорить ровным тоном, но, надо признать, у нее это плохо выходит. — Тогда я сейчас же позвоню отцу.

До самого ее кабинета мы идем молча. Похоже, я побила все рекорды. И, в итоге, добилась того, что меня все-таки заберут отсюда.

Радуюсь, но мой триумф омрачает сознание того, что мне все-таки влетит, и влетит нехило. С моим отцом шутки плохи.

Света распахивает дверь своего кабинета и вталкивает меня внутрь. Заходит следом и старательно запирает дверь на ключ, словно боится, что я удеру. Кивает мне на стул. Сажусь. Вожатая подходит к своему письменному столу, достает из верхнего ящика бумагу и ручку и торжественно вручает мне.

— Пиши, — велит она, становясь рядом со мной и складывая руки на груди.

Ее тонкие губы плотно сжаты, глаза горят злобой. В какой-то момент мне кажется, что она вот-вот меня ударит.

Сразу вспоминается школьный директорский кабинет, в котором мне порой приходилось коротать вечера, выслушивая нравоучения умудренного жизнью старца. Все наши с ним встречи сводились к одному: я — трудный ребенок, на воспитание которого в детстве тратили чрезвычайно мало времени. Соглашусь не со всем. Мои родители, даром что сверхзанятые люди, меня любили. Признаю, что воспитанием моим занималась вредная наемная нянька, которая ненавидела меня всеми чакрами души. И которую я ненавидела не меньше. Ну, а что характер трудный, то с этим уже ничего не поделаешь.