Когда запоют мертвецы

Извлеченные на свет младенцы стали медленно скукоживаться, чернеть и сливаться друг с другом – так тени, находя друг на друга, становятся гуще и темнее. Наконец утбурды «слепились» в плотный шар – субстанцию на вид неприятную – и стали постепенно уменьшаться, пока не усохли почти до невидимости. Арни протянул руку ладонью вверх и поднес ее к глазам. Диса выглянула из-за двери и поймала взгляд брата, полный смятения.

– Давай-ка сюда.

Если Арни не хочет брать грех на душу, она сделает это сама. Пересадить муху было легко – та переступала лапками с руки на руку, как маленькая прирученная птичка.

– Нужно шепнуть имя.

Диса улыбнулась. Она наклонилась над мухой, и готова была покляться, что та выжидательно смотрит на нее своими сетчатыми глазами.

– Эльсе Хедегор.

Прошла всего пара мгновений, прежде чем ганд-муха расправила свои прозрачные крылья и исчезла с руки. Дело было сделано.

Бессастадир

В Исландии считается, что, если казнили невиновного человека, на его могиле непременно прорастет рябина. От рябиновых рощ исходит свечение. Ни за что нельзя губить деревья, не то навлечешь на себя беду…

Все это Эйрик рассказывал юному датчанину, Сёрену Хансену. Молчаливый слуга держался с неизменной вежливостью и каждые несколько дней спускался в темницу к заключенному, чтобы узнать, удобно ли ему. Если Эйрик просил что-нибудь, чего Сёрен принести не мог – книги, к примеру, – тот отказывал учтиво, но без возможности оспорить свое решение. Впрочем, пастору разрешили иметь при себе Библию и огарок свечи, который он мог жечь по своему усмотрению. А также ему оставили длинные обрезки материи для перевязки пальцев.

Эйрик стал подозревать, что Сёрен приходит к нему по собственной воле, потому что юноша появлялся в то время, когда большинству слуг полагалось спать. Он очень редко заговаривал с пастором о чем-то постороннем, но охотно слушал истории, которые рассказывал Эйрик. Однажды молодой человек не приходил несколько дней, и когда пастор спросил, что его задержало, Сёрен неохотно признался, что дело в болезни дочери Клауса Хедегора, Эльсе. Девушка хворала уже несколько дней: металась в лихорадке, никого не узнавала, на губах ее выступила пена. Симптомы были тревожными и опасными. Судья сильно переживал недуг дочери. Не так много времени прошло с тех пор, как он потерял жену, с которой жил душа в душу, и тут такая напасть!

Как показалось пастору, Сёрен тоже волновался. Эйрик предложил ему помолиться вместе, и юноша не отказал. Но Эльсе это не помогло. С каждым визитом лицо Сёрена становилось все мрачнее, а новости – все хуже. Девушка уже не вставала с постели и сильно похудела. Пищу она не принимала, потому что ее тут же начинало тошнить, а головные боли стали такими сильными, что не давали спать ночами. Клаус Хедегор подозревал, что Эльсе заболела не случайно, а стала жертвой колдовства.

– Я не мог ничего с ней сделать, – возразил Эйрик. – Вы же сами заключили меня в темницу, где даже если бы я умел, то не смог бы колдовать.

– Его честь знает, что это не вы. Все полагают, что это ваша жена.

Эйрик осекся на полуслове. У него закружилась голова. Все эти недели, что он провел в заключении, пастор изо всех сил гнал от себя мысли о Дисе. Почти убедил себя, что его жена, как любая другая на ее месте, будет в отчаянии от бессилия, но примет свое новое положение со смирением. В конце концов, что она могла сделать? Диса хорошо разбиралась в травах, знала кое-какие ставы, но он ни разу не замечал ее за проклятиями.

Но даже если его жена не приложила к этому руку, все равно ее будут преследовать. Сёрен поспешил уйти, хотя пастору показалось, что о Дисе он обмолвился не случайно. Появился юноша на следующий день. Судья вновь желал видеть Эйрика у себя.

…Его повели к Клаусу Хедегору под покровом ночи, и на сей раз так, чтобы ни одна живая душа не попалась по пути. Эйрик не стал гадать, зачем его позвали. Уже по тому, что привели его не в кабинет с деревянными панелями, было понятно, что не ради душеспасительных бесед.

Спальня Эльсе располагалась на втором этаже. Это была уютная комнатка с большим окном, выходившим на цветущий сад. У окна стояло кресло с высокой спинкой, обложенное подушками, а перед ним – квадратные пяльцы с незаконченной вышивкой. Должно быть, над ней Эльсе работала, когда ее подкосил недуг. Стежки ложились на тонкую ткань идеально – было видно, что девушка трудилась усердно и кропотливо. Клаус Хедегор не тронул пяльцы, словно хотел оставить все в точности так, как когда все еще было хорошо.

Больная лежала на простынях, частично спрятанная под полупрозрачным балдахином. Ее лицо на подушках казалось размытым, точно в тумане. На столике перед кроватью кто-то разложил инструменты для кровопускания и небольшую медную плошку, куда сливалась лишняя кровь. Остро и резко пахло лекарствами. Другой стул был плотно придвинут к постели – наверняка Клаус Хедегор провел у постели дочери немало бессонных ночей, а когда удалялся на отдых, его сменяли служанки. Дух уныния висел в воздухе.