Когда зацветает пустыня

От этого открытия мозг заработал, казалось, на сто процентов своего потенциала.

В считанные секунды я вспомнила всё: скандал с матерью, её настойчивые, граничащие с фанатизмом попытки отвезти меня на аборт. А, главное, то, что окно открыл вовсе не Виталик… Теперь он не смог бы…

Подавив едкие слёзы, я сделала резкий рывок и свесила ноги с узкой, больничной кровати. И только сейчас поняла причину того, почему рука так заледенела. В вене торчал противный катетер и вся эта система была предусмотрительно примотана тонким слоем марлевой повязки и протянута под моей спиной. Для обездвиживания во время введения…

Господи! Ребёнок! Они убили моего малыша!

Пытаясь удержать рыдания, я вскочила на одеревеневшие ноги и избавилась от противной, мягкой иглы.

И только теперь поняла, что одета в те же вещи, что и утром. Даже бельё на месте.

Или не успели?

Точно не успели. У меня же ничего не болит. Или не должно? А может это действие обезболивающего…

Но реки моих мыслей прервал чеканный, ровный голос мужчины в коридоре:

— Миссис Хопкинс, будьте добры, подготовьте мисс Лемишеву. Начинаем через десять минут.

Начинают? Значит, они не успели!

Разлившееся по телу облегчение спорило с ворохом других, более тяжёлых чувств. Но мешкать сейчас — непозволительная роскошь.

Глухой стук каблуков миссис Хопкинс, к моему невыразимому облегчению, постепенно стих. Видимо, атрибуты для "подготовки" находились слева по коридору.

Всё! Тормозить и дальше — глупо.

Схватив лежащую в кресле сумку, я натянула повыше воротник водолазки (как будто это что-то давало) и прокралась вдоль длинной, светло-жёлтой стены в противоположную от маршрута медсестры сторону.

Чтобы преодолеть расстояние до спасительного выхода, потребовалось не более двадцати секунд, но за это короткое время, казалось, вся жизнь промелькнула у меня перед глазами.

Инстинктивно я пыталась втянуть голову в шею. Мечтала на пару минут превратиться в халемеона и слиться с окружающей обстановкой. Или заделаться мухой, да вообще, любым насекомым и незаметно улизнуть.

Но, к счастью, я и будучи Златой неплохо справилась.

Виталенька, я смогла! Я спасла малыша! — внутренне ликовала я, но, всё же, заставила себя прикусить язык.

Он жив… Должен быть жив. А к живым не обращаются на расстоянии! Вот приеду к нему и буду говорить и говорить. Вытяну из этого состояния, невзирая на прогнозы врачей-недоумков!

Я ритмично вышагивала в сторону… Чёрт знает, куда меня несли ноги. А нужно как можно скорее купить билет на ближайший рейс. Вот — главная цель.

Отковыряв в набитой, как Барбос, сумке телефон, я, всё-таки, вначале позвонила отцу.

Ну возьми же ты трубку!

Вот же ж! Зарядки три процента…

— Папочка! Привет! Я быстро. Сейчас разрядится… Как там Виталик?

— Плохо, дочка… — печально выдохнул отец на том конце. — Ему стало хуже. Врачи говорят, что до завтра…

Телефон коротко вздрогнул и затих. А вместе с ним так же коротко встепенулось моё сердце и, кажется, остановилось.

Не помню, как я добралась до аэропорта. Но опять же, лишь для того, чтобы узнать, что билеты на ближайший рейс распроданы.

Осталось только выбрать — лететь с пересадкой или ждать до утра следующего рейса. Что по времени одинаково. Да ещё постараться не свихнуться от завладевшими душой отчаянием и болью, не задохнуться от уже не сдерживаемых, ужасных рыданий.

Глава 61

Закончились вторые сутки комы, а впереди ещё тринадцать часов полёта и гнетущая, отупляющая неизвестность. Натянутые нервы, и ледянящий душу страх.

Только бы не стало слишком поздно. Только бы успеть. Пусть даже лишь для того, чтобы просто попросить прощения… И навсегда расстаться…

Мысли кипели, кишили, как муравейник. Но основной была одна: если опаздаю из-за вчерашней выходки матери — задушу собственными руками.

* * *

Отец уже был здесь, рядом с другом. А я… Остановилась, как вкопанная напротив прозрачных дверей лучшего нейрохирургического центра Дубая, не решаясь войти. Так странно, что сюда я стремилась, летела, неслась, сломя голову, мысленно подгоняя самолёт и матеря местного таксиста, как специально петляющего меандрами* и ни черта не понимающего по-английски, но вот теперь… Застыла в нерешительности.

— Злата!

— Папочка! — я бросилась к стоящему позади меня отцу и разрыдалась в родных, утешающих объятиях.

— Ну хватит, дочка, успокаивайся. Как бы ни было тяжело, нужно оставаться сильной. Идём.

Я еле передвигала ноги, превратившиеся в негнущиеся, скованные волнением и страхом дубины. Но, призвав на помощь остатки силы воли а заодно и всех святых, которых сумела вспомнить, вошла в реанимационную палату.

Состояние тревожного оцепенения. Такое, когда опасаешься лишний раз пошевелиться, вздохнуть, боишься громким звуком или резким движением вспугнуть его висящую на волоске жизнь.

— Виталик… — просипела я трясущимися губами, — Ты меня слышишь, любимый?

В ответ получила лишь размеренный, вводящий в ужас гул аппарата ИВЛ**. Повсюду трубки, аппараты, десятки кнопок и цифр.

Я присела рядом и осторожно погладила его безжизненную, холодную кисть.