Когда зацветет сакура…

– Вот как? – для капитана это, казалось, явилось неожиданностью. – И, вероятно, зажиточным?.. – Николай пожал плечами. Дескать, откуда мне знать – ведь я был маленьким, когда меня увезли за границу. – Ну хорошо… – проговорил следователь. – Допустим, вы этого не знаете. Но о том, на чьей стороне он воевал в Гражданскую, я думаю, знаете? – Арестованный снова пожал плечами. Самая верная тактика – делать вид, что прошлое твоих родителей тебя не интересует. Тем более что Николай всегда мог сослаться на то, что в их семье было не принято о чем-то вспоминать, а сам он-де не пытался копаться в своих корнях. – Да, с вас много не возьмешь… – усмехнулся Жаков. – Ну ладно, пойдем дальше. Скажите, гражданин Коломыцын, за что вы нас так рьяно ненавидите? Я говорю о вашей клевете в эмигрантской прессе, направленной против советского строя… Кстати, может, вас к этому японцы принуждали? – хитро сощурив левый глаз, спросил он.

– Никто меня ни к чему не принуждал, – глухо произнес Николай.

– Вот как? – вроде как удивился капитан. – Ну что ж, спасибо за прямоту. Обычно допрашиваемые в таких случаях пытаются защищаться, ищут всякие причины, а вы нет… Значит, вы убежденный антисоветчик?

Слово «антисоветчик» заставило Николая вздрогнуть. Он знал, что бывало с теми, кого чекисты называли этим словом. Надо было взять себя в руки и начать бороться за свою жизнь.

– Ну вы же прекрасно знаете, что я давно перестал критиковать Советы… Это не нравилось японцам, и они даже собирались расправиться со мной.

– Это нам известно, – кивнул следователь. – Но раньше-то вы не гнушались нас парафинить. У меня, кстати, в сейфе достаточно тому доказательств. Хотите с ними ознакомиться? – Николай махнул рукой. Дескать, не стоит – был грех. – Интересно, что вас толкнуло поносить советскую действительность? Вы же, насколько я знаю, никогда не были в Советском Союзе, так откуда вам было знать, что там происходит?

Коломыцын усмехнулся.

– Я регулярно читал прессу… Приходилось мне слушать и рассказы очевидцев – тех людей, кому удалось бежать из вашей, – здесь он умышленно сделал ударение, – страны. Все это и воспитало во мне протест, – пояснил он.

– Но ведь газеты и эти самые, как вы говорите, очевидцы могли, в конце концов, врать! – воскликнул капитан. – Неужели вам неизвестно, что многие миллионы людей в мире совершенно иного мнения о нас?..

– А эти миллионы хоть раз бывали в вашей стране? – невольно усмехнулся Николай. – Говорят, когда Горький вернулся на родину и глянул, что там происходит, тут же решил вернуться на свой остров, но его не отпустили…

Коломыцын оказался из породы тех отчаянных людей, которые способны были в душевном порыве сказать бог весть что.

– Вот вы носите золотые погоны… – в запале проговорил он. – А ведь точно за такие погоны, капитан, солдатня в Гражданскую убивала на вокзалах и площадях честных офицеров… Тех, кто проливал свою кровь на фронте, сражаясь против немцев. А спустя двадцать лет вам самим пришлось сражаться с этими самыми немцами… Где же логика?.. Где, в конце концов, высшая человеческая справедливость?.. Взять того же адмирала Щастного… Вы слышали про такого? Нет? А жаль!..

И Николай, задыхаясь от волнения, рассказал ему о судьбе этого человека, который в шторм, в обстановке боя с превосходящими силами противника сумел вывести в начале германской оккупации Финляндии остатки Балтийского флота из порта Гельсингфорс в количестве тринадцати кораблей и привести их в Ревель, где он сдал их большевикам. Однако вместо того, чтобы поблагодарить адмирала, его расстреляли.

Рассказал Николай Жакову и о потоплении офицеров в Кронштадте и Севастополе, о других зверствах, чинимых большевиками.

Капитан слушал его молча, давая задержанному высказаться.

– А что вы сделали с крестьянством? – спросил Николай. Это была больная тема для Жакова, и он насторожился. – Вы отобрали у пахаря землю, превратив ее в общую собственность… А чужое оно и есть чужое. Это свое лелеешь, как родное дитя. Отсюда и этот ваш вечный голодомор, отсюда продуктовые карточки и все в этом роде… Человек вообще превращен у вас в какой-то механизм. Вот и на вас глянешь – не лицо, а каменное изваяние. И о чем вы там думаете – непонятно… Впрочем, почему же непонятно? Все понятно! Вы – дети новой, железной России, потому и сердца ваши железные, такими же являются и ваши думы, и дела…

Он замолчал.

– Говорите, говорите, я вас слушаю… – произнес Жаков. – Не бойтесь… Видите: я даже протокол не веду.

Он и в самом деле хотел послушать этого человека. Ведь Коломыцын говорил устами тех русских, кто жил в эмиграции. А ему хотелось понять, о чем те думают и чего хотят. Но тот молчал. Выдохся?

– В одной из своих статей вы писали о том, что мы разрушили церкви. Но ведь это неправда! – Жаков решил снова вернуться к своим вопросам.

– Еще какая правда! – задиристо воскликнул арестованный. – Разве вы не разрушили храм Христа Спасителя в Москве?

Капитан, поняв, что попал впросак, решил переменить тему, но не тут-то было.