Когда завтра настанет вновь

Я смотрела на одержимых, столпившихся на пирсе, провожавших нас чёрными глазами, пока толпа не слилась в сплошное пёстрое пятно. Потом набережная превратилась в скопище далёких огней, и я отвернулась.

Коул сидел за рулём, полуобернувшись, неотрывно следя за мной. Ревущий мотор наполнял воздух назойливым запахом топлива; холодный ветер обдувал лицо, кидал на руки солёные брызги, и катер летел по волнам, едва заметно ныряя носом вверх-вниз.

– Вот и всё, – донеслись до меня негромкие слова сида. – Скоро ты будешь в безопасности.

Коул был уже настолько прозрачным, что я с трудом различала его очертания. Впереди ждала только тьма, сверху и внизу: чёрное небо и чёрное море. Там, куда мы плыли, не было видно ни горизонта, ни единого огня, но я знала, что там ждёт Эмайн.

Правой рукой я коснулась кожи на запястье левой. Сжав два пальца, ощутила боль от врезавшихся ногтей.

Если ущипнуть себя во сне, боли не будет.

Если я чувствую боль, это не сон.

Если это не сон…

– Эш… погиб?

Собственный голос казался шорохом мёртвых листьев.

Коул не ответил. Только повернулся к рулю, так, чтобы я не могла видеть его лицо.

…осознание пришло запоздало. Уже без боли. Видимо, смерть Эша была тем, что выше моих сил, тем, что превышало мой порог. Любой чувствительности есть предел. Любая пытка вызывает привыкание.

Боли не было. Её поглотила жадная пустота, вновь разверзшаяся чёрной дырой где-то рядом с сердцем. Зато была мысль: единственная, очень чёткая и ясная, пульсировавшая в опустевшем сознании сигнальным огнём.

Эша больше нет. Его нет. Всех, кого я любила, всех, кто был мне дорог, – нет.

Значит, мне остался лишь один путь.

Я неторопливо, неслышно встала, глядя на Коула. Он не смотрел на меня: то ли боялся, что я потребую ответа, то ли решил, что я смирилась.

Забралась с ногами на удобный кожаный диванчик сиденья; выпрямилась, и ветер отвесил мне холодную пощёчину, заставив пошатнуться.

Сид всё-таки обернулся – слишком поздно.

Я услышала его крик, уже оттолкнувшись ногами от сиденья. Изо всех сил, так, чтобы перелететь через бортик, не попав под безжалостно ревущий мотор, и нырнуть в чёрную воду головой вниз.

Всегда любила плавать и нырять. Поездки с мамой в аквапарк не прошли даром. Помнится, я долго училась правильной «ласточке» – такой, чтобы не отбить живот; сейчас получилось не совсем, и жгучая боль хлестнула по коже вместе с холодом остывшего моря, но мне было уже плевать. Темнота и тишина воды приняли меня в свои объятия, и я гребла вниз, вниз, выпуская носом воздух из лёгких, чувствуя, как давит на уши морская толща и тяжелеет намокшая одежда, помогая погружаться. Потом жадно втянула носом солёную воду, и лёгкие обожгло ослепляющей болью.

…тебе не доставить меня на Эмайн, Коул. По крайней мере, живой. Потому что мне не нужна жизнь такой ценой. А когда я умру, тебе не останется ничего, кроме как вернуться назад и перечеркнуть всё, что мы с тобой натворили. Если ты не простил себе мою смерть, если не возненавидел меня после вечности в безвременье, ты вспомнишь мою просьбу: дать мне умереть, чтобы все остальные жили.

И выполнишь её.

Ещё вдох. Перед глазами, разгораясь всё ярче, плыли пятна дрожащего света. Лёгкие взрывались изнутри, в голове гулким молотом стучала кровь, тело горело, словно в огне. Откуда под водой огонь? Вокруг уже не вода, а лёд, и свет режет глаза, обвивает тело, обратившееся сплошной болью, и грудь взрывается, взрывается… Кто-то касается моей руки, хватает за запястье железными пальцами, или мне просто кажется – чего только не померещится в предсмертной агонии…

Жёлтые пятна сменяет радужный вихрь. Следом исчезает боль.

А потом вместо тьмы всё вокруг заливает абсолютный, всепоглощающий свет.

Десять дней назад

Маленький тихий городок, дом в ночном саду, пахнущем остывающим асфальтом и душистым табаком…

В одной комнате у открытого гардероба сидит, скрестив ноги, Лайза. За её спиной чемодан, в нём – аккуратно сложенная одежда; девушка перебирает стопки вещей в шкафу, но смотрит не на них, а куда-то сквозь, и мысли её явно не здесь.

В другой на кровати лежит Эш. Его чемодан уже собран и стоит под столом, закрытый. Свет выключен, но мальчик не спит; он неотрывно глядит в потолок, во взгляде – непонимание и тоска.

Посреди третьей комнаты стоит Сабелла Форбиден. Скрестив руки, она кусает блеклые губы, и свет ночника бросает тень на бледное лицо, фиолетовыми пятнами ложась под тусклые сизые глаза.

– Вы всё правильно сделали, – тихий голос Коула вплетается в шелест листьев за открытым окном. – Когда говорили с детьми.

Женщина оборачивается: сид стоит снаружи, под зелёными ветвями сирени. Лицо его бесстрастно, в глазах – аметистовая сталь; он не похож ни на Коула, что появился четыре года назад, ни на того, что пришёл вчера.

У первого была надежда. Второй походил на мертвеца, чьё сердце бьётся лишь по недоразумению.

Этот Коул не был жив, но им двигала цель. Цель, ради которой он готов был переступить через всё, что встанет на его пути.