Когда же мы встретимся?

— Как не нравится мне, когда женщина курит. Это же же-ен-щина, зачем ей сия гадость?

— Я курю одну-две в день.

— Очень жаль. Сидите. Если я не вернусь, сообщите в газету. Я теперь должен подумать о славе, а как ее добудешь иначе? — Он ерничал, чтобы раскрепостить К. — Вы же не полюбите простого смертного?

«Полюблю, уже люблю вас», — сказали ее улыбающиеся нежные глаза.

— Любой женщине хватит вашей известности, но ею сыт не будешь.

— Даже так?

— Интересно то, что никому не известно.

— Тогда я куплю много-много бутылок шампанского.

— Согреет и одна, — сказала К.

«Кого согреет-то? Ну, ну…» — стал оживать Егор.

О чем она думала без него, пока он толкался у прилавка, звонил Владиславу, Егор никогда не спрашивал. Он ходил больше часа. Ему бы спешить, волноваться, а он ничего. На город спускался вечер; завершалась суета дня, солнце бледнело, и что-то просящее, вместе с сумерками, подступало к душе. Из ресторана, напоминавшего о праздности, временной свободе, разносилась музыка, но не всем там место. За годы киношных скитаний рестораны осточертели Егору, они, если заглянуть на минутку, отпугивали его всегда обособленным богемным душком, там того, кажется, и считают человеком, кто побогаче заказывает и наглее сидит. В южных, курортных и полукурортных местечках, подмечал он, робеет твое чистое чувство, теснится в груди; ему больно. Упаси бог появиться в них в свои несчастливые дни — как сражен будешь этой ярмаркой здоровья и цепких знакомств! Зачем всякие истины, грезы любви, когда все просто, скоро и весело? В Херсоне еще не так, но все же юг, нега. Он был не гостем, а работником, и, когда перепадало, как сейчас, беззаботно проветриться по улицам, мечта разгуляться искушала и его. К морю возил он и семью. У моря в его Наташе пробуждалась неведомая дотоле учащавшаяся страсть. Нынче Егор был третий месяц один. Он скучал по дому, звонил, посылал деньги. «Они там, — мелькало теперь, — а я в Херсоне. Вечер, иду за шампанским, а в номере у меня женщина. Ждет, и что-то будет сегодня. И если — да, греха на душе нет. Какой грех? Это, конечно, грех, но никто еще не каялся в нем. Я такой же, как все. Все про-осто. Сидит, ждет меня. Приехала. За-ачем? О! Я обещал позвонить Владиславу. Но ему пока — ни-ни. Явится, застыдит женщину до смерти. Она, может, порядочная. Да наверняка порядочная… Ничо. Посидим, поговорим…»

— Ты у себя? — спросил он по телефону Владислава.

— Мой милый! — ласковее, чем с глазу на глаз, сорвался на крик Владислав. — Где ты? Я тоскую! К восьми жду тетку, а пока мы с тобой послушаем музыку. Заходи, мой милый, жду. Я пасьянс разложил. Конечно! На тетку, именно. — И он захохотал, ободряя свои слова.

— Сейчас и я разложу, — сказал Егор.

— И чудесно. Теток на свете много.

Владислав, смахивающий в зеленом арабском халате на барина, полулежал на диване и дергал карты из колоды. Его узкие татарские глаза не взглянули на Егора, когда он вошел и стал напротив.

— Сошлось хоть?

— Из шести — один раз, а надо три. Думать постоянно о ней — и сойдется. «Много хороших, — сегодня вычитал, — да мало любовных».

— Что за пасьянс, научил бы.

— «Мария Стюарт», есть и другие, а я люблю этот. Проще. Ко всем чертям! — смешал он карты и спустил ноги к полу. — И так придет. Придет, милая, потешит старичка. — Он встал, похлопал Егора по плечам сбоку. — Жду ее, и не хочется. Та-ак. Не нравится. И не молодая. Двадцать четыре года.

«А К. двадцать пять, — подумал Егор. — Нормально».

— Разбаловали тебя.

— От молоденьких я и сам молодею. Взгляни: разве мне дашь тридцать три года? Мальчик! Возраст Иисуса Христа.

— А грехами похож… на кого?

— На себя, конечно.

Он и правда выглядел моложе, ни одной морщинки на тугих, с редкими волосками щеках. Разве что живот да прямая тяжелая спина намекали на солидность. Егор был статью, костью куда крупнее, породистей, но выправка была дурная.

— А ты-ы? — строго сказал Владислав. — Что это, что это! Раскисать. Суворова на тебя нет. С такой внешностью — и запустить себя. Ты запустил себя, прости, мой милый, давно хотел подсказать. Почему ты не оденешься, почему носишь эти лыжные ботинки зимой, а летом кеды? Джинсы на тебе какие-то из забытого сарая. Окстись! В Москве живешь, все есть. О каком тебе свидании мечтать? Ты и не мечтаешь, я знаю. А жаль, мой милый. Нужны нам, беднягам, встречи, так сказать, на выс-шем уровне!

Егор виновато слушал.

— Водочки выпьешь? «Старокиевская»!

— А давай! Отглотну. — После маленького замечания Владислава цепочкой развернулись в нем грустные мысли. Во всем другом, более насущном в его жизни, он опустился еще ниже. Захотелось прогнать огорчение. Подумалось еще: там его ждут, а как это не нужно сейчас — привечать, болтать о всяком.

— Не сердись, — сказал Владислав. — Рано пропадать.

— А вот пропадаю…

Владислав наклонил к рюмке бутылку, наполнил ее до краев, в другую, себе, выливал остатки, терпеливо держал, дожидаясь, когда упадет последняя капля.