Когда же мы встретимся?

— Ты уж совсем, Владик, — сказал Ваня. — Ты мужчина.

— Что делать, я правда — мужчина. Мужчина и страдает зверски. Боже, Дима, на кого ты похож? Кончай эту борьбу с ихтиозаврами. Найди какую-нибудь пиявочку, побесись с ней — очень способствует оптимизму. Право! А-ах, друзья мои, кто бы нас ни покидал, но ужасно, когда покидают. Поверьте мне.

— За что наказание? ты думал?

— Я играл в драме, Ваня, а жил опереточно. Может, ко мне?

— Нет, нет, — отказался Дмитрий.

— Смотрите, папа ведет девочку, — ангел, правда? Сколько ей? Лет восемь — десять. Она еще будет любить и радоваться, а нас к тому времени может не быть на свете. Я всегда об этом думаю. Ко мне?

— У меня дела, — сказал Ваня.

— Если увидишь Лилю, поговори с ней, может, она тебя послушает.

— Непременно.

— Вчера видел ее во сне с такой близостью, что… Я думаю, самые острые переживания у меня были только из-за женщин. Ничто меня так не волновало. Я бы, Дима, не то что драться не полез с твоими мерзавцами, я бы горячо поцеловал их, и дело с концом! Живите, твари, вас не истребишь.

— Надоела ложь.

— Но людям нельзя говорить правду, Дима. Они обижаются!

— Мне его жалко, — сказал Ваня, когда Владислав ушел.

— Отвыкай произносить дежурные слова.

— Он мой друг.

— Какой он тебе друг? Только знакомый. Отвыкай, отвыкай, Ваня.

— Ты всех учишь, заметил?

— Не выношу лжи. Ты солгал сейчас. Зачем?

— Но и ты скрыл правду.

— Что бы я ему сказал? Это совсем другое. А где Лиля, не знаешь?

— Я слежу только за своей женой.

— Получше следи. Никто не знает, что с ним будет завтра. Вот видишь: взяла и ушла. И никакая, Ваня, музыка не поможет. Понял?

— Поезжай в станицу, она там. Или у матери.

— Мать погонит ее туда, откуда она пришла. Я не буду ее искать. Знаешь, я, наверное, выйду сейчас на Славянскую дорогу, поймаю машину и уеду назад. А завтра возьму отпуск. Хочу к Егору, потом в Кривощеково. Тошно мне! Ничего! Ничего не хочу! Устал, устал, устал…

5

В кармане пиджака лежало нераспечатанное письмо, которое четыре дня назад вытянула ему почтальонша прямо на улице. В хлопотах Дмитрий забыл про него.

«Дорогой мой Димок! — читал он теперь за городом под окошком ГАИ. — Я бы хотел получить от тебя пару участливых и необязательно умных слов, немножко зубоскальства, немножко новостей. Я вкалываю как муравей, езжу по области, ни одной минуты вдохновения. Всюду нужно ломить и биться головой.

С Егором пожили в Москве хорошо, но мало! Этот молодец переживает сейчас бурное время. Наташка стала худенькой, маленькой (одни чистые глаза), но духом не падает, изо всех силенок любит Егора. Я веду себя скромно. Правда, в вагоне поезда «Сибиряк» одна девушка заговорила со мной и через неделю милостиво позволила мне убедиться, что я еще ласков. Напиши, дружок, страничку-две, полстранички, или длинное ругательство, или, наконец, просто адрес, и я буду рад. Обнимаю. Никита».

Дмитрий медленно свернул листок. Впервые за столько лет письмо от друга пришло не вовремя, и легкомысленный тон его сердил и раздражал.

Глава пятая МОСКВА

1

То был последний год, когда они уезжали в Кривощеково вместе. В шесть часов утра Егор встретил Дмитрия на Казанском вокзале и сказал: «Я взял билеты на послезавтра». Дом еще был там, где ты родился. Много раз счастливыми садились они в фирменный поезд «Сибиряк» и трое суток поджидали у окна родные пастбищные окрестности. Дом еще там, там, у Оби, в уголке спрятаны на память школьные тетрадки, на кровати твоя подушка, в горшочке цветок столетник, — возвращайся, живи, ходи по Красному проспекту, через мост, по низам и горкам левобережья, плыви на катере в Ягодное, в Кудряшовский бор, — на что тебе Москва, юг и прочие места? Дом там, где родился.

Где-нибудь у стены между входом в метро и третьим подъездом присаживались они на чемодан, съедали по яблоку и зажигали сигаретки. Робкое солнце играло в стеклах Ленинградского и Ярославского вокзалов напротив. Вчера, до самого сна, идиллически умиротворяла Дмитрия провинция, и вот Москва, камни, бойкий люд. Все в голове как-то сразу менялось, перекашивалось, и, как ребенок держится в темноте за юбку матери и перестает плакать, так Дмитрий радовался присутствию Егора. Без него было бы страшно.

— Последний разок поспишь у меня на Трифоновке…