Когда жизнь подкидывает тебе лимоны

— Пенни! — восклицаю я, откидываясь назад, но несколько капель все же достигают цели.

— О господи, извини, пожалуйста, ну надо же! — Она хватает бумажную салфетку и принимается возить ею по моей груди.

— Перестань! — шиплю я, указывая на заляпанную кремом книгу стоимостью пятьдесят пять фунтов, которая лежит на столе. — Ты сюда посмотри!

Пенни смотрит на нее с таким выражением, точно впервые видит, и принимается оттирать салфеткой. Пары аккуратных движений было бы достаточно, но она трет со всей силой и протирает глянцевую пленку.

— О господи, стало только хуже, — бормочет она. — Так, делаем ноги.

— Мы не можем просто взять и уйти!

Она вскакивает со стула и хватает меня за руку.

— А что еще остается? Заново припрессовать пленку?

— Ну, возможно, нам следует за нее заплатить…

— Не говори ерунды, — шипит она. — Двигай давай!

Меня не радует тот факт, что мы свалили из кафе. Мне нравится это место, и приятно, что оно процветает, когда так много заведений закрывается. А если все будут приходить сюда и пачкать кремом? И вдруг это попало на камеры видеонаблюдения?

Возможно, я слишком бурно реагирую и никому нет дела до испорченной книги. Но я — невротик по натуре и хотела бы быть пофигисткой, как Пенни, только сделана из другого теста. Я переживаю из-за того, что могу кого-то огорчить или обидеть. Переживаю из-за Спенсера, хотя он совсем взрослый, имеет водительские права и гоняет на своей вонючей «Шкоде», заваленной пакетиками чипсов, банками колы и остатками фастфуда (садясь в его машину, я всегда жалею, что на мне нет защитного комбинезона — типа тех, что используют при работе с асбестом). И, конечно же, меня волнует его рацион и сбалансированность питания.

Я переживаю из-за Иззи — действительно ли она смирилась с нашим разрывом или просто делает вид. Переживаю из-за своего будущего — останусь ли я до конца своих дней личным помощником в «Флаксико», неужели у нас в саду водятся крысы, и если так, то вдруг они проберутся в дом и ночью укусят Иззи.

— Пошевеливайся! — рявкает, оглядываясь на меня, Пенни, в то время как я семеню за ней, точно служанка за госпожой. И вот мы у выхода из кафе. Она выбегает первой, и мы устремляемся вниз по пешеходной улице и благополучно сворачиваем за угол.

Она останавливается и переводит дух. День теплый и довольно душный, и у меня волосы прилипли ко лбу.

— Ну, угораздило же нас, — заявляет она.

— Черт возьми, Пенни, — восклицаю я, — ты хоть понимаешь, что теперь мы туда ни ногой?

— Это еще почему? Нас никто не видел.

— Мы все обляпали и вляпались!

Она мотает головой, берет меня под руку, и мы движемся в сторону метро.

— Ты слишком много переживаешь.

— Я в курсе.

— И мне действительно жаль твой топик.

— Не важно, он старый.

Я ловлю ее взгляд — подруга улыбается, и меня разбирает смех. И снова ей удалось отвлечь меня от пагубных мыслей про новую пассию моего благоверного.

— Знаешь, что я думаю? — спрашивает она.

— Что? — Я предвкушаю очередной мудрый совет.

— Я думаю, — заявляет она, когда мы спускаемся в метро, — если они не хотят, чтобы посетители ели пирожные, то зачем они их продают?

Глава десятая

Среда, 24 июля

До того как это случилось со мной, я считала, что после ухода мужа больно первые недели, а затем мало-помалу жизнь налаживается. После бури, так сказать, наступает затишье. И по большей части это действительно так: довольно цивилизованно и вполне по-деловому. Я стараюсь держаться максимально достойно, когда Энди приезжает за Иззи или за своими вещами. Я даже предлагаю ему чаю (причем не плюю в чашку) и помогаю относить к машине сумки с книгами и медицинскими журналами.

Но в другие дни я чувствую себя так, точно мое сердце разбито снова, и закипаю от ярости и обиды. Я безутешно рыдаю в отделе молочных продуктов супермаркета. Съезжаю на обочину по дороге домой и сижу в машине, обливаясь слезами и понимая, что буду выглядеть кошмарно, когда приеду за Иззи в городской лагерь или к подруге домой, но не могу взять себя в руки. Плаваю в бассейне и представляю себе, как Энди занимается этим с ней, и мои слезы смешиваются с хлорированной водой. Я звоню ему с намерением выплеснуть гнев, но только всхлипываю и нажимаю «отбой». Это происходит какими-то припадками, а затем следует пара недель, когда слез нет вообще.

Порой мне хочется не плакать, а орать, крушить все подряд и избить его. В такие мгновения я сделала брешь в плетеной мусорной корзинке, расколотила его любимую кружку и шариковой ручкой продырявила его старый садовый свитер. К счастью, Иззи этого не видела. Мысль о том, что я ей нужна, — это просто спасение.

Сейчас она в постели — только что пробило девять, — и Энди здесь, все копается с бумажными коробками, которыми завален шкаф на верхней площадке.

Он мог бы загрузить их в машину и свалить с глаз долой, но нет — ему нужно перенести все в гостиную и, не считаясь с моими чувствами, долго и мучительно перебирать бумаги. Я слоняюсь туда-сюда, что-то прибираю, поправляю и жду, когда он уедет.

— А дома это сделать никак нельзя? — отрывисто спрашиваю я.