Когда журналисты были свободны

– С чего вдруг? – Я посмотрел ему в глаза. – Ты меня поддержал, когда закрывали мой «12 этаж?» А когда закрыли «7 дней»? А когда прокатили с Общественным телевидением – ты был за меня? С какой стати я сейчас должен прикрыть тебя и отказаться от голосования? Не буду.

Домой я вернулся председателем Союза журналистов СССР – избранным подавляющим большинством голосов.

Огромный кабинет председателя Союза журналистов в здании на Зубовском бульваре казался совершенно безжизненным. Стандартная, как у всех работников партаппарата, мебель, вертушки прямой связи с членами Политбюро. На всем этом лежала печать казенщины – казалось, в этом кабинете никогда не было живого человека. Впрочем, наверняка так дело и обстояло. Афанасьев (равно как и все его предшественники) работал в своем кабинете в редакции «Правды», а в этом бывал редкими наездами.

– Здравствуйте, Эдуард Михайлович! – встретила меня секретарь Елена Николаевна Ратникова.

Поразительно иногда закручиваются нити судьбы: председателем Союза журналистов я стал по воле случая, а с Еленой Николаевной работаю до сих пор: она оказалась эталонным секретарем.

Впрочем, тогда, при нашем первом знакомстве, я едва не спросил ее: «А чем я должен заниматься?»

Союз журналистов был организацией довольно формальной, как и любой творческий союз. Словом, у меня был служебный автомобиль, 2–3 референта, секретарь… а работы не было.

Впрочем, длилась такая «безработица» недолго. Поняв, что как общественная организация Союз журналистов почти полностью себя «обнулил», я сосредоточился именно на том, чтобы повысить его значимость.

Попутно приходилось решать и бытовые вопросы.

«Волга», которую я получил в качестве служебного автомобиля, откровенно дышала на ладан и на каждом втором светофоре грозилась окончательно заглохнуть. Денег на то, чтобы купить новую, у Союза журналистов, конечно, не было. Да и не покупали машины в СССР. Машины добывали.

На вопрос «у кого может быть много „Волг“ в хорошем состоянии?» я ответил себе сразу – у военных. И записался на прием к Язову, который тогда был министром обороны.

– О, Эдуард, привет! – Язов демонстративно обрадовался моему визиту. – Проходи, садись! С чем пришел?

– Да так, – говорю, – есть кое-какие просьбы.

– Подожди, – Язов протянул руку, словно останавливая меня. – Подожди, такое стихотворение… – покачал головой, словно отвечая на мой удивленный взгляд. – Такое стихотворение прочитал. Дай тебе почитаю!

И полтора часа.

Полтора часа министр обороны почти без перерыва читал мне стихи Юлии Друниной, Сергея Наровчатова и других фронтовых поэтов. Читал наизусть, сердцем. Я слушал его, восхищался, высказывал свое мнение – он вновь читал… Видимо, желание поговорить о поэзии, обсудить что-то, не входящее в армейский круг, жило в нем давно. И, видимо, он долго не находил человека, с кем можно было бы поговорить об этом «от всей души».

Не знаю, как долго это продолжалось бы.

Но после полутора часов обсуждений и рифм я все-таки вклинился:

– Дмитрий Тимофеевич, не могли бы вы мне помочь?

– А в чем дело-то, Эдуард? – перебил он сам себя.

– Мне бы машины для Союза журналистов… – Я лихорадочно думал: сколько у него попросить? Одну? Две? Три? Но ведь полтора часа стихи читал! – Мне бы три «Волги», – наконец решился я.

(Зачем мне три? Ну ладно, попрошу три – даст одну, как раз сколько и нужно было).

– Да ерунда! – Язов нажал кнопку селектора. – Сидоров! Зайди, выпиши Сагалаеву три «Волги» на Союз журналистов.

И по тому, как легко он это сказал, я понял: дурак. Какой я дурак, мог бы и десять у него попросить!

Утром меня разбудил звонок телефона.

– Эдик! – мой друг Гена Алференко из «Комсомольской правды» буквально кричал в трубку. – Эдик, ты что, ничего не знаешь?! В стране переворот, Эдик!

Путч оказался для меня неожиданностью. Я не был в числе тех, кто знал о его подготовке. Даже не был в числе тех, кто об этой подготовке догадывался. Я чувствовал, что в стране назревает какой-то взрыв, но не подозревал, что все случится именно таким образом. Горбачев в Форосе, на экране телевизора – «Лебединое озеро» и трясущиеся руки Янаева…

Я на всю жизнь запомнил этот момент: вопрос журналистки «Независимой газеты» Тани Малкиной: «Вы понимаете, что совершили государственный переворот?» – и трясущиеся руки Янаева. Им нечего было ответить. Они испугались того, что сделали. Тогда все стало понятно: путч обречен. Но до этого момента еще нужно было дожить.

А утром 19 августа я влетел в свой кабинет на Зубовском – еще не понимая толком, что вообще происходит? Ко мне с таким же ошарашенным взглядом примчался Нугзар Попхадзе – мой приятель и близкий друг Эдуарда Шеварднадзе, бывшего министра иностранных дел СССР.

Вместе с Нугзаром мы поехали домой к Шеварднадзе.

– Нануля, мы пойдем прогуляемся, – сказал Эдуард Амвросиевич жене.

– Эдик, только не вздумай гулять до Белого дома! – нахмурила она брови.

– Что ты, что ты, Нануля! – Он поцеловал ее в щеку – и мы пошли к Белому дому.

Там уже были ребята-«взглядовцы», Мстислав Ростропович, Геннадий Бурбулис…