Когда звезды чернеют

Кажется, ее это не затронуло, по крайней мере, внешне. Она смотрит на часы и говорит:

— Я уже рассказала, что могла.

— У нас еще есть несколько минут. А где отец Шеннан? Он как-то связан с ее жизнью?

— Это дерьмо? — Карен оскаливается. — Он свалил, когда она еще не пошла в школу. Не видела от него ни цента с тех самых пор.

— Трудно в одиночку воспитывать ребенка…

Она пробегает по мне взглядом — похоже, думает, честна ли я с ней или что-то скрываю.

— Да уж.

— Вы всегда были только вдвоем?

— По-всякому. У меня были приятели за эти годы. Может, не стоило с ними связываться при ребенке…

— С приятелями вообще или с этими конкретными парнями?

Карен едко смотрит на меня.

— И что это значит? Сомневаетесь в моем выборе мужчин?

— Я не знаю вашу жизнь.

Она смотрит в стену, на закрученные узоры золотистого пластика. Золотисто-оранжевый, из 70-х, когда все было либо золотым, либо ядовито-зеленым.

— Ладно. Могу сказать, что я все время делаю не лучший выбор. Ну, это общая беда, верно?

К сожалению, она права. Не для всех, но для большинства.

— У вас есть фотография Шеннан?

— Только старые. — Женщина откладывает сигарету, роется в сумочке и выуживает кармашек для фотографий, которые иногда продают вместе с бумажниками. Пластик пожелтел и обтрепался по углам, но набит школьными фотографиями с туманно-голубым фоном. Шеннан, щербатая пятилетка, возглавляет парад.

Я беру у нее фотографии, перебираю, и мне становится все грустнее и грустнее. Может, эта девушка была сплошным скандалом, но начинала она совсем иначе. Она родилась милой, чистой, оригинальной. Как и все остальные.

— Очень симпатичная… А кем она хотела стать, когда вырастет? В смысле когда была маленькой. Какие-нибудь грандиозные фантазии?

— Диснеевские принцессы считаются? — Карен поджимает губы, и морщинки, бегущие от верхней, становятся глубже. — У нее были самые блестящие волосы. Я заплетала их в косу, в «рыбий хвост». Непростое дело. Уходило не меньше часа, но она сидела ровно и не шевелилась.

Я встречаюсь с ней взглядом, стараясь не моргнуть, не испортить момент. Это ее самые открытые, самые человечные слова.

— Могу поспорить, она выглядела очень красивой.

— Ага, выглядела. Красота не была проблемой.

Глава 46

Иногда фрагменты прошлого всплывали, как обрывки бумаги, заставая меня врасплох. Воспоминания, которые я считала забытыми. Моя мать спит на кушетке, на боку, поджав колени, как ребенок; лицо наполовину прикрыто вязаным шерстяным пледом. День, который казался фантазией, когда мне было шесть или семь, а дети — малышами, и мы по очереди брали на руки чьего-то домашнего кролика, сидя на газоне. Когда пришел мой черед, я трогала его уши, теплые на ощупь, чувствовала, как колотится сердце кролика, как напрягаются его мышцы, как ему хочется сбежать, но он сидит.

Через несколько дней к нашему дому подъехали три полицейские машины, и копы вошли в нашу квартиру с ордером на отца. Они забрали его в наручниках, пока мать кричала на них. Она швырнула пепельницу, которая отскочила от стены. Сбросила на пол лампу, разбив лампочку. Я смотрела на все из темного коридора; двери спален были закрыты, дети прятались в шкафу, куда я отправила их, сказав сидеть тихо. Напряженное, удушающее ощущение, висящее в воздухе вокруг меня и в моем теле. После этого папа стал для нас чужаком. А через пару лет мать ушла занять пятьдесят баксов и больше не вернулась.

Но были и другие воспоминания, мягкие, как кусочки паутины. Воспоминания о Хэпе, Иден и Мендосино, о том, как в десять я обнаружила, что могу присесть в высокой траве на утесе над Португальским пляжем и стать травой. Я могла стать заходящим солнцем, размазывать свет по всему, чего касаюсь, как дикий мед. Я была Тихим океаном с его холодным синим взглядом, вороной на кипарисе, хлопающей крыльями и обсуждающей с собой устройство мира. Все время, сколько я могла припомнить, у меня были причины исчезать. Я стала экспертом по невидимости, но тут было что-то еще. Сейчас я была частью вещей, вплетенной в место. Я больше не возвышалась над ним, но заботилась.

* * *

Общественный центр стоит на углу Школьной и Сосновой улиц, рядом с бейсбольным полем, пожелтевшим, как и всё в это время года. Я встречаюсь с Греем и его матерью в субботу сразу после полудня, чтобы подготовить информационный стенд, который поможет тем, кто не знает Кэмерон, познакомиться с ней как личностью, а остальным — почтить ее. Городской совет только что одобрил запрос Уилла на бессрочное использование центра. Пока не готова вывеска, на дверях висит лист бумаги с надписью красными печатными буквами: «Центр спасения Кэмерон Кёртис».