Кого я смею любить. Ради сына

незачем ускорять ход событий. Незачем мне готовить себя к этому и наспех кое-как вооружаться. Напротив,

постараемся затормозить события, прикинувшись добродушным простаком.

— В общем все это ерунда! — воскликнул мосье Астен. — Хорошо, что пока об этом рано говорить.

Должен сказать, что подобную глупость я не разрешу преподнести себе раньше, чем через тридцать шесть

месяцев. Ведь тебе только восемнадцать лет.

Бруно ушел к себе в комнату, ничего не ответив. Я тоже поднялся к себе, даже не поцеловав его, как

обычно перед сном. Надо полагать, что последнее слово им еще не было сказано. И сказано оно, верно, будет

еще не скоро. Неужели у меня не хватит силы воли, неужели я пойду у него на поводу, неужели дрогну, глядя на

его сердечные томления, забыв о несравненно более глубоких страданиях, которые часто ожидают в будущем

тех, кто в юности не устоял перед мимолетным соблазном? Было бы даже неплохо, чтобы в этой любовной

передряге моему оболтусу поощипали перышки; может быть, тогда он распрощается с некоторыми своими

иллюзиями. Одним словом, я был недоволен собой; лежа всю ночь с открытыми глазами, я пытался убедить

себя: “Ты должен поговорить с Луизой, эта бестия здраво смотрит на вещи и, кажется, так же как и ты, считает,

что восемнадцатилетний мальчишка может добиться любви от девушки только тайком от ее родителей. Луиза

уже однажды пыталась приобщить ее к своей жизни, и она снова может пригласить ее куда-нибудь, ввести в

веселую компанию, привить ей вкус к развлечениям, а следовательно, и пренебрежительное отношение к своим

знакомым из Шелля”.

Я принял две таблетки снотворного и забылся тяжелым сном.

Г Л А В А X X I I

Лора накрыла на стол, приготовила суп, нарезала хлеб. Она торопится к матери и, склонив голову,

быстро-быстро шьет, вытаскивает нитку, вкалывает иголку и подталкивает ее золотым наперстком —

единственной своей драгоценностью, доставшейся ей в наследство от бабушки, которая была слишком богата,

чтобы им пользоваться. Я стою рядом с ней в рубашке и жду, когда она отдаст мне пиджак, к которому

пришивает пуговицу. Над нами на закопченной стене, между двух гирь в форме еловых шишек, мечется

маятник деревянных часов с кукушкой — подарок Луизе от какой-то швейцарской фирмы готового платья в

память о демонстрации моделей. Мы все нашли их слишком безвкусными для гостиной, но Лора настояла на

том, чтобы повесить их в кухне. Часы показывают без десяти восемь, а Бруно до сих пор не вернулся. Он явно

просчитался, потому что на этот раз Луиза возвратилась раньше его, и поскольку он все еще не вернулся,

поскольку сегодня четверг, поскольку он, видимо, все еще ждет нужный автобус, поскольку в этот час 213-й

переполнен и можно безбоязненно прижаться к девушке, не рискуя навлечь на себя нарекания, я смогу

поговорить с Луизой.

— Постойте немного спокойно, Даниэль, — произносит Лора. — Я сейчас кончу. Здесь, оказывается, и

две другие пуговицы еле держатся. Я уж заодно и их укреплю.

Я все еще не поговорил с Луизой: ни сегодня утром, ни вчера, ни позавчера. Мне было стыдно. Когда

Бруно дома, его взгляд парализует меня! Взгляд мальчика, которого сердит мое поведение, но который в то же

время открыл в своем отце куда более сильные отцовские чувства, чем он предполагал. Почти такую же

реакцию вызывало во мне его поведение во времена Мари: меня удручала его враждебность и в то же время

радовали причины, порождавшие ее. Однако надо действовать. Без трех минут восемь. Луиза вот-вот спустится

в гостиную, включит телевизор. Если в восемь часов… или, скажем, в половине девятого…

— Ну вот и готово, — объявляет Лора, протягивая мне пиджак.

Но полы пиджака проезжают по краю стола и сметают с него маленький кусочек белого картона.

Машинально я поднимаю его.

— Смотрите не потеряйте, — предупреждает Лора, — это донорская карточка Бруно. Он забыл ее на

столе.

Это тоже характеризует Бруно с самой лучшей стороны: из трех моих детей только он откликнулся на

призывы, с которыми ежедневно обращаются к нам по радио. Астен Бруно-Рудольф, 18 лет, проживающий в

Шелле, гласила карточка, заполненная круглым четким почерком, наверху были проштампованы даты. Но чья-

то быстрая рука нацарапала сбоку красными чернилами: Группа крови первая, универсальный донор. Быстрая

рука! Убийственная рука! Карта вдруг начинает дрожать в моих пальцах, они разжимаются, листок

выскальзывает и падает на пол. Лора быстро поднимает его. Она тоже сразу все поняла. Она ничего никогда не

слышала ни о Ландштайнере, ни о четырех группах крови, ни о передаче их свойств по менделистским законам

наследственности… И все-таки она понимает, что существует какая-то связь между кровью отца и кровью сына.

Вы, мосье Астен, повсюду видите имманентную справедливость и в случае необходимости любите взывать к