Коинсидентология: краткий трактат о методе

Особенность коинсидентологического предприятия в сравнении с другими актуальными проектами (может быть, за исключением Бадью), заключена, кроме всего прочего, в том, что оно - возможно, само того не сознавая, - возвращает в мысль систему. Это касается не только общего спинозистского вдохновения (мысль о субстанции и ее конструкции, установка на прояснение) и не только иерархического деления коинсидентологического знания на теоретическое ядро, метод и частные науки о совпадении (возможность которых в трактате лишь заявлена). Сама идея системы (греч. systema, «совместное стояние») есть то, к чему совпадение стремится, но никогда не достигает, то и дело коллапсируя, «совместно соскальзывая» в онтологическое зло «имманентного невозможного». С точки зрения развертывания метода диалектика совпадения видится как диалектика системы и коллапса: удерживание-вместе есть удерживание стояния-вместе и соскальзывания­-вместе. В этом смысле революция (дословно - «обращение») как сбрасывание власти «имманентного невозможного» есть обращение от коллапса системы (как поражения) к системе коллапса (как возможности победы). Коллапс возникает одновременно с «самораспадом» самой субстанции, но он должен быть помыслен как система, возвращен внутрь системы (и в саму субстанцию), чтобы появилась возможность «навигировать» в нем. Упоминающиеся в трактате «силы внешнего» потому выступают носителями онтологического зла, что они воспринимаются именно как внешние, не имманентизированные, не включенные в субстанцию как систему. Это, к слову, делает затруднительным отнесение коинсидентологии к левой мысли на основании распространенного критерия, согласно которому левым является то, что усматривает источник зла во внешних условиях человеческого существования (в отличие от правого, которое имеет тенденцию во всем винить неладный «внутренний мир» человека): врагом коинсидентолога является одновременно и «космический капитализм» (предельно овнешненное, «объективное» вселенское производство), и он сам в тот момент, когда полагает, что молиться ему мешает его сосед, а не несовершенство его молитвы. Подлинно левой эту систему делает, тем не менее, само принятие «внешних» структурных ограничений, которое, по Альтюссеру, образует сердце материалистического мировоззрения. И подлинно революционной эту систему делает изображение метафизического изгоя - совпадения как «камня, который отвергли строители», - в его реальном столкновении с этими объективными ограничениями, с вселенским коллапсом.

Вопрос о революции связывается в трактате с вопросом о Просвещении. Почему революционизирующее движение европейского Просвещения оказалось прерванным? Почему, вопреки провозглашенному Кантом императиву взрослости, человек вновь соскальзывает к «детским» предрассудкам, претерпевает «возвращение К религиозному»? Это, собственно, и есть та актуальная проблема, на которую призвано ответить понятие совпадения. Но решается эта проблема не в кантовском, а скорее в гегелевском ключе: религиозное подвергается не рациональной фильтрации (помещению в «пределы только разума»), а «материалистической апроприации». У Гегеля объектом спекулятивной апроприации стала христианская триадология. Что выступает в качестве подобного объекта в коинсидентологии? Это также вопрос об истоках того «фундаментального настроения» по отношению к жизни и к миру, которое, подобно фону, окутывает диалектику системы и коллапса.

С одной стороны, трактат является практическим руководством для жизни, с другой стороны, жизнь в нем предстает как всегда уже инфицированная «реактивными силами», толкающими ее к небытию (в этой диалектике как будто достигается когда-то заявленное Делезом «величайшее тождество Спиноза­-Ницше»^[3], двух великих партизанов имманентности). Такое настроение можно было бы назвать «манихейским» - выражающим противоборство сил света и тьмы, - если бы сами силы тьмы уже не рассматривались как результат определенной деятельности сил света, т.е. если бы коллапс системы уже не мыслился как система коллапса. Исток этого настроения лежит скорее в стремлении материалистически апроприировать другое религиозное течение - лурианскую каббалу (автор сам называет свою теорию «каббалистическим большевизмом»^[4]). Концептуальный прообраз коллапса - знаменитое «разбиение сосудов света», швuраm ха-келим, катастрофа, предшествовавшая, согласно Ицхаку Лурии, сотворению мира. Чистотой и технической точностью формулировки основного вопроса пост-кантовской современности - в квазитехнических терминах соединения/удерживания и разделения - коинсидентология также, вероятно, обязана учению Лурии (сосредоточенному на интерпретации соединения и разделения сфирот).