Кока

Расписной, сказав, что праздник должен быть у всех, выпустил на столик крытника, и огромный тараканище, величаво и горделиво поворачивался, как Брежнев на трибуне, внимательно смотрел туда и сюда, ощупывая дрожащими усами всё вокруг и тихо похрустывая крошками. А хозяин учёного зверя рассказывал, что Граф не боится холода, а простые тараканы при минус пяти уже дохнут, и поэтому раньше в деревнях делали так: зимой распахивали в избе все окна и двери, сами уходили на пару дней к соседям, тараканы ползли вверх за теплым воздухом и, замерзая на потолке, падали вниз – оставалось только собрать их веником и бросить трещать в печи.

Когда пили по третьей, Кока сказал:

– Вы многому меня научили! Дай бог вам здоровья! Благодарю за науку!

– Ты тоже ничего себе фрукт! – согласно кивнул Расписной.

– На абрека похож, что по горам с кинжалом бегает! – добавил Беспал.

И они выпили и закусили, чем Бог снабдил их через Моську Поноса.

– А правда, что у вас в Тибилисе столы на свадьбу по пятьсот душ бывают? – спросил Беспал

– В деревнях и по тысяче не редкость. Всё село гуляет. Или скорбит.

– Грузинцы умеют хавку готовить, – одобрил Расписной. – Я на воле с кентами пару раз в грузинский кабак заваливал – красота! Хаванина ништяк! И халдеи весёлые, шустрые, не то что наши полумёртвые бабы… Мой кент грузинцев любил, говорил: “Они хорошо умеют пять вещей: пить, есть, петь, танцевать и любить”.

– А это – главное. Я бы добавил шестое – говорить о политике, – отозвался Кока. – Даже моя бабка, ей под семьдесят, день и ночь о ней говорит!

И пока Расписной объяснял Беспалу, что “лаврушники” – это грузинские воры в законе, а “апельсины” – это всякие позорники из бычарни, купившие себе воровские звания на базаре, Кока, привалясь к стене, вспоминал, с каким жаром бабушка всегда отзывалась на любые политические передряги, день и ночь смотрела по телевизору всякие дебаты, съезды и дискуссии, причём ругала всех подряд, начиная со слабака-царя Николашки. И часто углублялась в историю, отлично ей известную. Так, посмотрев по телевизору в десятый раз “Звезду пленительного счастья”, утверждала, что главной ошибкой декабристов было не писание манифестов к народу, который и читать-то толком не умел, не растерянность и нерешительность вожаков, не тупое стояние на Сенатской, – а то, что декабристы не арестовали Александра I и не заставили его, словом или силой, подписать вольную крестьянству с землёй, – тогда бы народился средний класс, опора любой страны, и не было бы дальнейшего большевистского мракобесия, и вашего любимого рябого мерзавца-каннибала Джуги Сталина тоже не было бы.

– Подумать только, этот Джуга ведь тоже когда-то стихи кропал! И подписывал “Соселе” – маленький Сосо! Сосико! Печатался у самого Ильи Чавчавадзе! А тот ему как-то неосторожно скажи, что сейчас одни молодые люди пишут стихи, а другие идут в революцию, и шёл бы ты, Сосо, лучше в революцию, чем стихи писать! Сказал в шутку, а Соселе послушался! И пошёл. И сожрал миллионы, не подавился! А какие стихи писал?.. “Раскрылся розовый бутон, прильнул к фиалке голубой, и, лёгким ветром пробуждён, склонился ландыш над травой…” Вот что такое грязь, попавшая в князья, ваш Джуга Соселе!

И, возбудившись, продолжала наседать, словно это он, Кока, а не портниха Кеке Геладзе из села Гамбареули породил Сталина и несёт за него вину и ответ:

– Джуга не щадил никого! А что он сделал с братом Лазаря Кагановича, Михаилом Моисеевичем, бывшим до войны министром авиации?!

Оказывается, Сталин до войны сам наметил места, где должны быть построены авиазаводы, а после войны арестовал Михаила Моисеевича, сказав, что тот построил заводы так близко к границе, чтобы фашисты могли побыстрее занять их, и за эту услугу фашисты якобы предложили Михаилу Моисеевичу пост главы правительства, когда они займут Москву и изгонят сатану Сталина и его клику.

– А своих друзей как мучил, Серго Кавтарадзе и Буду Мдивани? То посадит, то выпустит. Буду в конце концов расстрелял. Этот зверь даже Камо убил, чтобы тот не распускал язык насчёт их совместных грабежей, хотя всем известно, что Камо не из болтливых, молчал даже под пытками в берлинской полиции. И что? На Эриванской площади Камо сбивает машина! А машин в городе было тогда штук десять! Умел Джуга шутить, ничего не скажешь! Шутки мародёра!