Кока

– А как же! Давили нас всегда, гоняли, чужаками называли! – подхватил вор, надеясь, что у римлянина есть тайные дела в Галилее, где могла бы понадобиться его помощь. – За собак почитали! Если галиль, то ты никто, не человек уже! Запрещено покупать у нас, ночевать, обедать, даже здороваться с нами! Каково такое терпеть? Вот и стал вором, чтобы гордость не потерять, – спешил Бар-Авва, надеясь разжалобить римлянина. – Наречие наше другое. Нас мало кто понимает. И разные люди у нас живут. А ты спроси про меня в синедрионе, они скажут, каков я в дружбе! Почему на меня всякую напраслину наговаривают? Где такой закон, чтобы без закона судить? – расшумелся Бар-Авва, но Пилат оборвал его:

– С тобой-то как раз обойдутся по закону!

И, отвернувшись от вора, тихим шёпотом приказал что-то писарю. Бар-Авва, поняв, что всё кончено, крикливо и грязно выругался. И зашагал из претории широким шагом, словно был свободен от цепей, за концы которых дёргали солдаты:

– Куда, зверь? Медленнее!

В подвале ничего не изменилось, только вонь стала сильнее, свет слабее, а воздух гуще. В сизой мгле карманник Гестас бродил из угла в угол, сгорбившись как пеликан. Нигер лежал плашмя, в поту и блевотине.

– Почему не убрал? – Бар-Авва сурово пнул щипача. – Этот кончается, но ты живой ещё?

– Воды нет, как убрать? Тут – всё! Его самого убирать пора. Что сказали? – спросил Гестас без особой надежды.

– Ничего. Ничего не понятно. Убрать надо. Стучи в дверь!

На стук никто не явился. Воды оставалось на одного. Бар-Авва забрал плошку с водой себе. Гестас, послонявшись, завалился на солому. Вор, качая головой: “И перед казнью будет дрыхнуть!” – уселся на корточки возле двери, из-под которой пробивалась острая струйка живого воздуха. Затих. Смотрел на Нигера, думая неизвестно о чём и о ком: “Вот и жизни конец, собака ты шелудивая…”

Каиафа и Бар-авва

В подвале дворца первосвященника ночь шла к утру.

Щипач Гестас по-лисьи, в клубке, похрапывал на земле. Нигер царапал в агонии грудь, шею, живот. А Бар-Авва обдумывал своё несчастье и угрозы прокуратора. Убеждаясь, что выхода нет, он то впадал в молчаливую ярость, то успокаивал себя тем, что нужно время, чтобы подкупить стражу, уломать её на побег. А бежать из этих подвалов трудно! Двор полон охраны, дома вокруг дворца под охраной! И где брат Молчун? Взят или на воле?

Под утро дверь приоткрылась.

– Бар-Авва! – пробежал сквозняком шёпот. – Очнись!

– Я! – быстро и ясно отозвался тот, как будто вовсе не спал. Подскочил к двери. – Кто? Что?

– Выходи!

Дверь выпустила Бар-Авву наружу, к двум фигурам в плащах.

– Пошли. Быстрей!

Фигуры двинулись скорым шагом, одна – впереди вора, другая – позади. Вор заспешил, одновременно и боясь смерти сзади, и надеясь на неизвестное чудо впереди. Он шёл как во сне мимо влажных стен, глухих дверей с засовами, мимо молчащих солдат в нишах. Сзади шаркали шаги замыкающего. Вот поднялись из подвала. Распахнута дверь в угловую комнату. Жестом приказано входить.

У мраморного столика, при семи светильниках, сидел Каиафа. Худое верблюжье лицо. Впалые щёки. Мелкие глаза с черепашьими веками. Тиара. Чёрная накидка поверх белого балахона. Руки скрещены. На столике – пергамент и калам.

Первосвященник, не шевелясь, подбородком презрительно указал вору на скамью у столика.

– Ты знаешь, что всеми ненавидим. Когда ты входишь в дом, все хотят выйти из него. Когда ты выходишь, все вздыхают с облегчением. Никто не хочет дышать с тобой одним воздухом. Ты – скорпион, к которому не прикасаются, чтобы избежать яда!

Бар-Авва, слушая вполуха, вдруг успокоился: что-то этому верховному куму надо, раз начал про пауков рассказывать! Подмывало спросить, что делал этот начальник саддукеев ранним утром возле Силоама при их последней встрече, – небось от своих гаремных мальчиков шёл! Но вместо этого состроил покорное лицо и сложил на коленях большие кисти в единый громадный кулак.

Каиафа уставился ему в лоб:

– Ты губитель тел. Но ты нужен нам сейчас больше, чем тот, другой… Надо на Пасху спасти тебя, а не его. Но есть препона – римлянин, Пилат. И его супруга, Клавдия Прокула, всюду свой нос сующая… – Каиафа неодобрительно пожевал губами. – Она вставляет в колёса не палки, а брёвна. Но я придумал, как обойти эти завалы.

– Как? Я всё сделаю! Всё отдам, только спаси! Выпусти! – зашептал вор. – Ты же знаешь, у меня есть много, очень много чего…

– Нет, не так… Римлянину золота не надо, он богат, от нас денег не берёт. Нам надлежит сделать по-другому. – Каиафа выпростал руки из-под накидки. – У тебя есть имя и власть среди вашего сброда. Сделай так, чтобы в день суда на Гаввафе был только твой чёрный воровской мир, – и все будут спасены. – И веско повторил: – И ты, и я, и все остальные будут спасены!

– Чёрный мир? Воры? – не понял Бар-Авва.

Первосвященник поморщился: