Кока

Долго бились воры только с вожаком нищих Абозом. Он упрямо хотел вести своих калек на лобное место, будучи уверен, что там они избавятся от хворей. Он даже отказался от драхмы серебром. Его поддерживали другие слепцы и попрошайки. С нищими сладить было непросто: побоев эти битые-ломаные не боятся, терять им нечего, отнять нечего, сама смерть их не пугает, многих даже радует. А вот надежда на исцеление велика. Ведь сам вожак Абоз был вылечен этим странным Иешуа: обезноженный после драки, под его взглядом встал и пошёл. Тумаки Молчуна и уговоры Криспа только раззадорили вожака. Тогда воры пообещали затоптать и забить насмерть его калек, если те вздумают приползти куда не велено.

Шурин Бар-Аввы, Аарон, спешно рассылал секретные письма по Иудее и окрестностям, приглашая, по зову Бар-Аввы, воров на большую пасхальную сходку. Ему была также поручена охрана входов на Гаввафу: в день суда гнать прочь случайных зевак, убогих, мытарей, попрошаек, а пускать только своих, проверенных. Конечно, всюду будет римская солдатня, но солдаты в иудейской речи не смыслят, им на всё наплевать, лишь бы обошлось без давки и драк среди черни. А этого уж точно не произойдёт там, где порядок наводят воры.

И уже, говорят, прибыли первые гости из Тира и Сидона. Ждут разбойников из Тивериады. Вифания посылает главного содержателя городских борделей с толпой шумных шлюх, чтоб громче кричать и визжать, когда будет надо. Из Идумеи спешат наёмные убийцы. Из Египта – гробокопатели и грабители могил. От Сирии едут дельцы и менялы. С Иордана придут убийцы и пытатели, служки воров. Обещали быть и другие…

А в это время деверь Бар-Аввы, Салмон, с шайкой молодых воров ходил по борделям, шалманам, харчевням, извещая сводников, пропойц, деляг, проходимцев, штукарей и всякий тёмный люд о приказе Бар-Аввы идти в пятницу на Гаввафу и кричать Бар-Авву, когда спросят, кого отпустить. Потом обещаны вино и веселье. Все были возбуждены и рады, только одна какая-то шлюха, Мария из Магдалы, попыталась перечить и лопотать о чудесах, но её подняли на смех, надавали оплеух и пригрозили бросить в зашитом мешке в пустыне, если не заткнётся.

Прежде чем разойтись, Крисп и Молчун присели возле пруда. Крисп устало пробормотал:

– Ловко придумал дядя Бар-Авва! Он самый главный, самый умный!

– А как же… – поддакнул Молчун, думая про себя: “Может, это и не он вовсе такой умный, а Каиафа или кто другой”, – но вслух ничего не сказал. Незачем кому-то, даже тёткиному сыну, знать, что он, Молчун, был пойман, посажен в узкий карман, где не повернуться, и ждал худшего, но его вдруг тайно и спешно выпустили на волю, сунув записку от брата. А чей это был замысел – брата, Каиафы или кого другого, – Молчуну доподлинно неизвестно. Да и какая разница? Лишь бы брат был цел и невредим! И мог бы править воровским миром до смерти! Тогда и у Молчуна будет всё, что надо для жизни.

Крисп ещё что-то говорил, но Молчун не откликался. Он вообще считал речь излишней: к чему слова, когда есть дела, кои видны! Их можно потрогать, пощупать, понять. А слова – что? Воздух, пустота! “Если хочешь избавиться от тараканов, не трать слов на их увещевания, а дави их, пока не передохнут!” – так учил брат Бар-Авва. И так Молчун будет жить. И Крисп. И Салмон, деверь. И Аарон, шурин и умник. И вся остальная родня, потому что воровские законы самые справедливые. А хотят другие жить по этим законам или нет, это всё равно. Их не спрашивают. Будет так, как надо, а не так, как они, быдло рогатое, возжелают.

Гаввафа

В пятницу, на Пасху, с неба жгло неимоверно. Иерусалим накалился, словно котёл на углях. У детей шла носом кровь. Старики, охая и кряхтя, охлаждали головы мокрыми тряпками и капустными листьями. Собаки, вывалив языки, пытались лизать камни в пересохших водоёмах. Дико, по-лесному, блеяли пасхальные овцы. Воздух дрожал и двоился от жары. Из щелей вылезали скорпионы и убивали себя на побелевших от зноя плитах.

Роптали центурионы. Они просили прокуратора Пилата дать разрешение снять железные доспехи, обжигавшие, как кипяток, но прокуратор, издёрганный бессонными ночами, злился и гнал их прочь, крича: “Что, стыд не дым, глаза не выест? Солдата жара прокаляет!”

К утру на пустоши за городскими стенами, на Гаввафе, собралась разномастная толпа учеников и почитателей Бар-Аввы со всей Иудеи, из Самарии, Тивериады и других окрестных мест.

Степенно сидели на раскладных скамьях, прикрыв головы, большие воры-законники из Тира и Сидона. Рядом – посыльные от дамасских воротил. Вокруг сновали и шустрили мелкие сошки на подхвате. Скучали мрачные широкоплечие палачи, негры-наёмники, ни один язык не понимающие. Повизгивали весёлые бабёнки – их исподтишка тискали в тесноте. Нечистые на руку купцы – носатые персы, хитрые сирийцы, скупые кипрейцы, – не теряя времени, под опахалами, за пиалой чая, заключали сделки. Сквозь толпу продирались особые люди в красных шапках, предлагавшие купить рабынь с севера.