Кока

Нигер стонал. Из розового зева толчками выходила пена. Бок раздуло. Из-под бурой повязки полз гной. Он в забытьи тёр живот, мычал и скалился. Гестас отбрёхивался в полудреме:

– Да ты, кроме Сатанаила, разве кого-нибудь слушаешь! Даёшь слово сказать? “Я – ваш учитель!” Вот что от тебя слышно! Ведь так, Нигер?

– Я даю слово тем, кто дельное говорит, а не всякой мелюзге вроде тебя! – осадил его Бар-Авва, покосившись на Нигера и зная, что́ бывает в тюрьме, если у двоих появляется возможность взвалить вину на третьего. – Заткнись, змеёныш! – для верности шикнул он, и Гестас притих.

Этот карманник был мелкая сошка, способен только красть у стариков и буянить во хмелю. Но вот Нигер с золотыми серьгами, бывший служка палача в Вавилоне, который в пьяной драке искалечил главного жреца и сбежал в Иудею… Он опасен. Убивать людей считал своим главным занятием и умел делать это по-разному: иногда сдирал кожу живьём, иногда разрубал на части, иногда кастетом пробивал череп и пил кровь из раны, пока жертва билась в агонии.

Но сейчас Нигер лежал навзничь, залитый слюной и мочой. У Бар-Аввы отлегло от сердца. “Быстрее бы сдох!” – подумал он, жалея, что нет под рукой камня.

Побродил по подвалу, приник к стене. Начал потихоньку постукивать по ней. Ни звука в ответ. Где остальные из его шайки? Кто-нибудь сбежал или все в подвалах? Может, других отпустили, а их троих держат? Или рассадили по разным тюрьмам? Но зачем? И почему вообще их поймали?

Отяжелевший, хмурый, распахнув таллиф и обнажив грудь в седых волосах, он угрюмо обдумывал, как выбраться на волю. Где-то должна быть лазейка, пока ты не в могиле!

Главный вопрос: что надо синедриону? Почему он пойман? Дань ему платит исправно, никого из синедрионовых стукачей не трогает, грабит только богатых, исполняет все грязные поручения Каиафы.

Ведь известно: синедриону нужны золото и камни! Алмазы, сапфиры, изумруды, аметисты, чего еще?.. Недавно он, как положено, откупился шкатулкой с драгоценостями убитого римского патриция, о чём знали, но взяли. А сейчас происходит что-то странное. Ему не дают написать записки, увидеться с братом, поговорить с Аннаном или с кем-нибудь из его лизоблюдов. Почему?.. Или золото потеряло цену?.. Или люди лишились разума?.. Или гетерам и наложникам больше не нужны украшения?.. Или подох старый Аннан, а Каиафу скинули – кому нужен зять мертвеца?.. И почему стукачи не предупредили, как обычно, о готовящемся аресте?.. Или их кто-то перекупил?.. Даром, что ли, он щедро приплачивал мелкой синедрионской сошке, за что имел глаза и уши в самом логове, всегда всё знал, что там творится. А на этот раз никто из шавок не сообщил о предстоящей облаве. Ну, с этими шавками он разберётся, когда выйдет. Но как и когда?..

Плохо, что он посажен в подвал. Если бы хотели попугать, как бывало при вымогании поборов, то держали бы наверху, в особой комнате, куда обычно приходил для переговоров кто-нибудь из людей Каиафы. Сам Бар-Авва ни к золоту, ни к камням никогда не прикасался, а всегда только на словах сообщал, где и сколько чего спрятано для них. Зачем рисковать из-за какой-то дряни? Вдруг схватят за руку, завопят: “Этот камень – с убитого! Та цепь – с покойника! Эти серьги – с трупа!” – и отправят на суд, на смерть, а потом вместо него, Бар-Аввы, обложат данью другого, нового вора, вон их сколько развелось во время смут и бунтов! И не всё ли равно синедриону, с кого стричь шерсть? Его, Бар-Аввы, золото и камни ничуть не дороже тех, что принесут новые воры!

Единственное, на что мог Бар-Авва надеяться, – на своё звание. Конечно, воров в Иудее много, но пока он – один из главных. За наглость и смелость возведён в сан большого вора и не имеет права бросить своё ремесло. Зная об этом, синедрион считал более разумным и выгодным брать с него выкупы и пополнять ими казну и карманы, чем сажать или казнить. Всё равно людей не изменить, вместо Бар-Аввы на воровском престоле будет сидеть другой разбойник и убийца, какая разница?.. Бар-Авва хоть всем известен и уважаем, в силах навести порядок в своем чёрном мире, а что начнётся после его казни – неизвестно.

Об этом в припадке откровенности поведал Бар-Авве сам Каиафа, повстречавшись на заре в узкой улочке возле Силоама, где Бар-Авва ночевал у одной из своих жён. Вор ещё поразился тогда: что надо такому человеку в бедном квартале в эдакую рань?.. Каиафа был один, под капюшоном, куда-то спешил, но, наткнувшись на Бар-Авву, не увильнул, а наоборот, с высоты своего худого роста нагло уставился вору в переносицу, веско сказав: “Пока ты хозяин дна, мы с тобой и ты с нами. Но если что-нибудь случится с тобой – тебя для нас нет. И нас для тебя тоже нет!” И добавил странные слова, которые вор хорошо запомнил: “Если хочешь осушить болото, не следует слушать жалоб лягушек и жаб”.