Кока

– Попросим Елисавету посидеть с ними?

Двоюродная сестра Мирьям, Елисавета, уже в преклонных годах родила недавно первенца, жила недалеко, за четыре улицы. Мирьям согласилась.

Но некого послать к Елисавете – бедность сжимала дом холодным ободом. Пришлось тащиться самому.

Йосеф с большой неохотой отправился к Елисавете, он не хотел встречаться с её мужем, законником Захарией, который и всегда был заносчив, теперь же вовсе загордился – после того как ангел в храме внушил ему, что его сын Иоанн будет пророком, а он, Захария, будет отцом пророка. “Как же он родится, когда Елисавета в летах весьма преклонна?” – осмелился возразить Захария ангелу, за что тут же получил наказание – немоту до рождения первенца. Когда же родился сын, Захария написал на дощечке: “Назвать Иоанном”, – тут же обрёл дар речи и первым делом изгнал всю родню, возражавшую против этого имени.

Ох как не хотелось Йосефу никуда идти и ехать! Но он был законопослушен и оттого маловолен. Да и вообще с людьми ему куда хуже, чем с досками у себя в мастерской, где он, среди запахов свежего дерева и клея, плотничал: строгал, пилил, сколачивал столы и лавки, хотя трудиться с каждым годом становилось всё труднее.

Захария под деревом во дворе ел ягнёнка в сливовом соусе, принял Йосефа неприязненно (думал, тот пришёл занимать денег, что случалось нередко). Но Йосеф не стал садиться к столу, куда его пригласили небрежным кивком.

– Пусть ноги твои стоят на пути мира! Где Елисавета? Можно её видеть?

Захария махнул рукой, и Йосеф прошёл на женскую половину.

Елисавета, растрёпана и нахмурена, меняла пелёнки младенцу и на просьбу Йосефа посидеть с детьми ответила отказом: она не может бросить ребёнка, она сама больна, у неё колотьё в боку, жар в голове.

– И зачем вам тащиться в Вифлеем?

Йосеф почесал затылок.

– Не слышала? Перепись. Каждому должно идти писаться туда, где его племя и корни. Вифлеем – город Давидов, а я из череды Давидовой. А вы где пишетесь?

Елисавета подслеповато поправила простынку.

– Мы? Не знаю. Здесь, наверное. Захария знает.

Йосеф урезонивал:

– Ты одна близкая родня. Кого, если не тебя, просить помочь?

Но Елисавета отнекивалась болезнями и простудой сына.

– Значит, не можешь? Жаль! Когда ты была беременна, Мирьям три месяца у тебя жила, помогала! – не удержался Йосеф от укора.

Елисавета молча полезла в кошель, достала динарий:

– Вот, найми няньку! – Но Йосеф не принял натужного дара.

Захария доел ягнёнка, ковырял в зубах. Вяло кивнул, не проводил до улицы. Смотрел каменным взглядом, что не удивило: а когда было, чтобы законники благоволили к людям? А сейчас, после рождения первенца, Захария и вовсе загордился до небес! Вот что властобесие с человеком творит!

Делать нечего, пришлось оставлять детей на старую Рахиль, хоть та ворчала, что ей неохота смотреть за выводком Йосефа:

– Своего рожайте, тогда буду смотреть! Мне своих дел хватает!

Повозки добраться до Вифлеема не было. Пришлось рано утром снаряжать осла, сажать на него Мирьям, а мужу брести рядом, чтобы осёл, хитрая бестия, не начал лягаться и не сбросил жену наземь.

Путь был утомителен. Мирьям то просила слезть по нужде, то её тошнило, то она теряла силы. Она с трудом держалась на осле, а тот, недовольный тяжёлой поклажей, иногда вставал и не желал идти, сколько Йосеф ни понукал его двигать копытами.

На главной площади Вифлеема возле дома богача-саддукея Аммоса, где переписывался народ из округов, кипела толпа. Людям приходилось долго ждать своей очереди, чтобы войти в дом, к четырём столам с писарями, сказать имя, род, племя, колено, место жизни, чем владеют и уйти восвояси.

Постоялые дворы были переполнены. Не хватало еды и питья. Непрестанно моросил дождик. Повсюду шныряли подозрительные люди. Бродили разносчики, предлагая безвкусные лепёшки. Водовозы гремели бадейками с водой. Римские солдаты время от времени прочёсывали толпу. Люди, издёрганные мыслями о домах, полях, скотине, кричали на жён, а те, в своих чёрных одеждах, как наседки громоздились вокруг площади на жухлой траве, кутались в тряпьё от мороси и кормили чем попало сникших детей. А старики тихо возмущались бестолковостью властей, поминая слова пророков о конце света.

– А то зачем бы им переписывать нас? Для сатаны делается!

Усталые, продрогшие, голодные, Йосеф и Мирьям начали искать ночлег, но на постоялых дворах мест нет – пришлось нанять хлев у какого-то хитрого идумейца, сдавшего весь дом людям, пришедшим на перепись.

Они сложили пожитки, накормили осла и хотели было идти к дому Аммоса, как Мирьям застонала. Судороги задёргали тело. Она осела: боль в животе пошла вниз, захватила пах, ноги. Она поняла:

– Началось! Если умру, сына Иешуа назови!

Йосеф волоком дотащил жену до соломы, а сам выбежал за помощью.

Но хозяин-идумеец только осклабился, хлопнув его по плечу:

– Пусть рожает! На то она и баба! – запахнул балахон и ушёл в дом, откуда всё-таки выбросил Йосефу пару чистых тряпок.

Протяжно замычала одна корова, другая, третья. И слилось это мычание в громкий однотонный звук. Он перекрывал крики и стоны роженицы.