Кока

– Я бы обошлась, – суховато отзывается бабушка. – Музыку и литературу человек переживает и проживает во времени, они текучи, в них душа вовлекается, – а живопись и скульптура статичны, их текучесть – только в голове у зрителя, а эти головы часто бывают пусты. Писатели и композиторы ведут читателя и слушателя за собой, а художники и скульпторы предоставляют это самому зрителю, но зритель зачастую туп и глуп, посмотрит, как баран, на картину или Венеру Милосскую, и пойдёт себе дальше. А Баха и Моцарта даже крысы и растения слушают!

– Цвет небесный, цвет бездонный… синий, синий, синий цвет… Дай мне жизнь прожить счастливо, раз не грохнул в цвете лет! – бормочет Кока, сидя на солнышке в галерее и наблюдая, как Лали вытаскивает ковёр, выбивает его палкой, моет из шланга под дворовым краном, драит щёткой и раскладывает сушить, а замкнувший собой цепь в метро Отар тычет из коляски рукой, что-то мычит – наверняка даёт ей ценные советы.

Во двор заходит старый разносчик Илия, его голос знаком с детства.

– Лехви! Лехви! Инжирь! Инжирь!

Разносчик сам похож на сушёную инжирину – ни грамма жира. Поди потаскай на горбу двадцать кило, когда тебе восемьдесят лет! И каждый день спозаранку ехать с мешками инжира в набитом автобусе из Шиндиси в город! И таскать эти мешки целыми днями по улицам и дворам! В жару и холод! Для того чтобы Кока, не сходя с дивана, мог наворачивать сладкие фиги! “Ни фига себе! Где тут справедливость? – думал он, сам удивляясь, что подобные мысли стали приходить ему в голову чаще и гуще. – Человек всю жизнь пашет за копейки, а какой-нибудь депутат-мозгосос, с длинным языком и глазами шеш-у-беш[225] от вечного воровства, гребёт деньги лопатой?!”

При виде кота Шошота и дворовой дворняги Муры, что дремлют, обнявшись, на солнышке, он думает: бывает ли зверям скучно? Уныло? Радостно? Стыдно? Печально? Весело? Наверное, всё как у людей: в детстве и юности – счастье, в зрелости – опыт, в старости – печаль. Но ясно одно: мир божий звери принимают таким, каков он есть, и не стремятся переделать его, чем постоянно занято безмозглое человечество. У зверей нет мимики, нам не понять их мыслей, но что такое любовь, страх, голод – им прекрасно известно! Недаром бабушка строго внушала ему с детства:

– Ты – строптивый стервец! Сколько раз я тебе говорила: не тяни собак и кошек за хвосты! Не пихай их ногами! Это живые существа, как ты и я! Они так же появились на свет, как и мы! Их надо уважать, как и всё живое! Представь, как был бы мир бледен, уныл и грустен без собак и кошек!

– А почему они не говорят со мной, если они, как я и ты? – обижался маленький Кока на кошек и собак, говорящих на тайном языке.

– Они говорят, но по-своему, а ты их не понимаешь, потому что не знаешь этого языка. Вот когда наша курдянка-дворничиха ругает свою непутёвую дочь, ты понимаешь? Нет. А почему? Потому что не знаешь курдского языка – кстати, одного из самых древних. Или еврейского, или турецкого. – А маленький Кока недоумевал: “Мяу-мяу, гав-гав – чего там понимать?” – но раз бабушка говорит, надо верить.

Сейчас, будь он Богом, он бы создал нового человека не из праха, а из фауны: дал бы ему зрение орла, нюх слона, язык змеи, слух совы, волю буйвола, силу медведя, ловкость пантеры, шкуру крокодила, голос льва, зубы пираньи, совесть собаки и сердце кита… А мозги пусть у него останутся прежние, человечьи, пока он к древним египтянам не попадёт, – а там уж жрецы знают, что с мозгами делать, недаром Анубис на цепи в будке за ближайшей пирамидой сидит!..

И открытая Библия жадно смотрит на него, трепеща страницами и спеша быть прочитанной. Слепой дождичек пахнет сиренью. Шаловливое небо опрыскивает землю тёплыми струйками, отчего зной утихает, исчезает пыль, прибитая к мостовой. Дышится глубоко, свободно и счастливо.

И весна начинает постепенно перетекать в лето. И не хочется думать, что когда-то наступит зима. Нет, такого не случится! Над Сололаки всегда будет полыхать синим пламенем летнее небо без дна! И гореть золотое жаркое солнце! Так уж оно сложилось века назад в этом вечном городе, и не людям менять что-то в божьем замысле. Ведь всем известно, что Тбилиси строили ангелы, помогали им добрые духи, архангелы надзирали за работами, а святой Георгий денно и нощно объезжал стройку, изгоняя прочь всякую сатанинскую шатию и охраняя трудолюбивую крылатую братию! Аминь!

Эпилог

Месяца через два, тёплым воскресным вечером, когда ветер ласково лепечет в листве столетних платанов, мальчишки режутся в пинг-понг, а девочки прыгают классики, со двора раздался голос Нукри:

– Кока, чамоди![226]

Кока отставил печатную машинку, накинул майку, спустился во двор. За столиком восседал Сатана в яркой жёлто-зелёной пляжной рубахе навыпуск, шортах до колен и вьетнамках на могучих волосатых ногах. В руке у Сатаны была резная изящная ножка от стула, которой он то и дело чесал ноги. Рядом – Нукри. На улице, у ворот, дежурит чёрный джип.

– Как дела, братва? – хрипло вопросил Сатана, яростно скребя грудь под рубахой. – Скучаем, орера?