Кока

С Лукой живёт старый пёс Эпи. Лука за гроши купил эту хижину у лесников вместе с псом, а Эпи уже тогда был немолод. Но упорно таскается за Лукой или дремлет рядом на траве, а зимой не отходит от очага. Днями может не есть, но когда дорывается до еды, жрёт столько, что потом лежит под столом, не шевелясь и повизгивая в тяжком сне.

В начале месяца Лука постится, не пьёт даже воды. Такой пост, предписанный наставником Феофилом, помогает избавляться от дурных мыслей, которые в последнее время начали по ночам посещать Луку: он опять стал видеть женщину. Теперь она являлась в виде полуодетой развратной римской матроны. Но он знает, что ночь – это та пора, когда человек становится рабом тьмы. Главное, ка́к смотреть на соблазн. Как-то утром записал: “Светильник тела есть око. Если око твоё будет чисто, то и тело твоё будет чисто; а если оно будет худо, то и тело твоё будет темно и грязно”, – и даже во сне не поддаётся призывам голых рук.

“Странное облако…” – с раздражением думает Лука, скобля кожу и изредка поднимая глаза на римскую голову в небе и с гневом вспоминая слова Косама о том, что римляне утопили в крови восстание зелотов, теперь режут детей, женщин насилуют на глазах у мужей, стариков порют плетьми до смерти, а мужчин заставляют на аренах биться со львами и медведями. Скоты в золоте! Нечестивцы! Да легче канату пройти сквозь игольное ушко, чем вам, римлянам, обрести царство божие! Никогда не будете вы спокойны духом! Будьте вы прокляты, не дающие людям жить, как они жили!

Озлившись, отбросил пемзу и принёс из хижины плоскую миску с красной краской. Он готовился начать переписывать всё начисто, а для заглавных букв нужны красные чернила. “Хороший день, светлый, – улыбался, разглаживая пергамент. – Надо очищать душу от скверны, как дровосек – поляну от пней!”

Последняя мысль показалась весомой. Лука нашёл рабочий пергамент, куда вносил разное, что заставляло мысль замирать в охотничьей стойке. Записал фразу. Исправил “очищать” на “корчевать”.

Нет, это не он пишет о жизни Иешуа! Он только записывает внушаемую свыше радостную весть о том, как человеку самому стать чистым и непорочным, как обрести Царство Божие, ласковое, уютное, милое, тёплое, обильное, доброе, нежное. Иногда слова бушуют в нём, схожие с камнепадом. Иногда льются тихо, как шёпоты реки. Иногда кружат водоворотами. А рука сама собой рисует на пергаменте бычью голову. Это животное со смиренным взглядом и мощным телом Лука считал своим оберегом: и он, Лука, влачит груз жизни в работе, как бык – свою вечную борону-суковатку.

Он начал читать первые листы…

Как всё близко и памятно! Вот “никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; иначе и новую раздерёт, и к старой не подойдёт”. И сразу перед ним встала изба лесников: тёмные бревна, узенькое окошко, всякий скарб – топоры, пилы, верёвки. Красное от огня лицо Косама. Держа в руке рубаху, хмуря брови и подняв плечи, он возмущается:

– Ты посмотри, Лука, на этого глупца! – И мотает головой в сторону брата Йорама. – Привёз ему из города рубаху новую. Так он что сделал? Отрезал от неё кусок и старую заплатал! Нет ума! Зачем рубаху испоганил, дурень? – На что Йорам бормочет:

– Я старую люблю.

– Чтобы надеть новую рубаху, надо старую снять!

Через несколько листов Луке опять встретилось то, что заставило отложить рукопись. Когда это было?..

Он жил один, бродил по Иерусалиму и как-то в грязном переулке на пороге дома увидел двух маленьких девочек лет по восемь – десять: одна громко всхлипывала, вторая мрачно глядела на неё. Лука присел на корточки, спросил:

– Почему ты плачешь?

Девочка, заикаясь, мотнула головой и пролепетала:

– Я играла ей на свирельке, а она не танцевала! Я пела ей, а она не слушала!

Вторая мрачно покосилась на неё:

– Не хочу! И не буду!

Он дал им ассарий, а на постоялом дворе записал сцену с девочками, добавив: “Подобны им саддукеи и законники: ибо, когда пришёл Иоанн, ни хлеба, ни вина не вкушавший, они смотрели на него и бормотали: «В нём бес!» Когда же пришёл Сын Человеческий, который и ест, и пьёт, и смеётся, они так же смотрят и говорят: «Вот сей мытарь и грешник! В нём бес!» Саддукеи непонятливы, неповоротливы, упрямы, как ослы в шорах”.

…Было тихо. Над столом звенела стрекоза, крестообразно раскрыв прожилчатые крылья. Замирала в полете хвостом вниз. Возносилась, кружила над травой. На деревьях – осенняя розово-жёлтая кипень увядающих листьев. Много их, шершавых и багровых, покрывает землю под деревьями.

Заброшенно чернеет пашня. Сейчас она вязка, липка, покрыта сорняками с белыми игольчатыми головками. Давно не знала плуга. И каменные жернова бездействуют. И всё хозяйство в упадке: хижина совсем не годится, в двух местах протекла крыша, а ночью наведываются какие-то зверьки, снуют, шуршат, перекатываютcя, не боясь Эпи, – тот лишь тявкает в стариковской дремоте. Стол, что под навесом, тоже скособочен – дожди подмыли камни, на коих лежит доска.