Кокаин

И действительно, через полчаса автомобиль Калантан доставил Тито обратно с двумя желтыми чемоданами.

Тито проводил бессонные ночи: никакие средства не успокаивали того возбуждения, которое породил кокаин, от которого он не мог отказаться.

В гостинице ему передали письмо от приятеля-монаха, который и за него молился каждый вечер. Кокаина была занята примеркой платья и других принадлежностей туалета.

— Знаешь, Тито, я пополнела! — смеясь, заявила Мод.

— Знаю.

И как еще знал он это! Он это предвидел: это первый признак упадка. Вся женская грация, тонкость линий, гибкость членов, нежность голоса, красота волос, — все это зависит от тех желез, которые так легкомысленно дала себе вырезать Кокаина.

И все же Тито был так влюблен в эту женщину, что готов был ускорить день ее полного перерождения в дурную сторону. «Тогда никто не польстится на нее, — думал он, — и она будет принадлежать только мне! Исполнится моя единственная мечта: я буду ее последним любовником».

Однажды, когда Калантан вернулась домой, Чсаки доложил ей:

— Барин должен спешно уехать в Италию.

— Оставил письмо?

— Нет, сударыня.

— Ты проводил его на вокзал?

— Нет, сударыня. Только до гостиницы.

— А чемоданы оставил?

— Он взял их с собою. Оставил только некоторые костюмы.

— Хорошо. Можешь идти.

Она сняла с себя шляпу, поставила принесенные цветы в воду, положила вуаль на шкатулку, в которой хранилось «ее прошлое».

Два противоположные чувства будила она в обоих мужчинах: муж тешился тем, что обманывал себя, видя в жене нечто лучшее, чем обыкновенная спутница жизни: — куртизанку; а Тито мучился от ревности до того, что настаивал на том, чтобы переложить содержимое в желтые чемоданы, вперемежку с платками и галстуками, перчатками и пижамами.

Калантан, как и все женщины, была не в состоянии понять ревность, да еще ревность к прошедшему, улыбнулась снисходительно, вспомнив отчаяние Тито и свою утешительную фразу:

— Дитя, но ведь прошлое не принадлежит нам!

Да, оно не принадлежит больше, раз его украдут, чтобы увезти в далекую Америку.

Как только пароход отчалил от пристани, Мод сейчас же начала кокетничать с разными пассажирами.

А так как почти за все время перехода море было неспокойным, то Тито почти не выходил из своей каюты.

Кто-то сказал ему, что для того, чтобы избавиться от морской болезни, надо воздержаться от пищи.

И Тито постничал.

Иные советовали ему побольше есть.

И Тито ел.

Один растакуэр[16], который возвращался в родные пампасы, предписал ему сардельки.

Тито ел сардельки.

Кто советовал ему лежать, кто, наоборот, — стоять; кто давал капли, кто поил вином — ничто не помогало.

Тем временем Мод порхала по палубе и заводила знакомство с пассажирами всех национальностей. Один дипломат из Боливии спросил у нее, не страдает ли Тито от ее постоянных измен, на что она ответила, что мужская ревность все равно, что лакированные ботинки: все зависит от первого раза. Если не лопнут в первый же день, то будут держаться.

Ее видели даже выходящей из каюты первого класса, но так как это касается только Тито, то не станем останавливаться на таких невинных проделках.

Когда они проходили через экватор, Мод танцевала и заслужила много аплодисментов и подношений.

Один тенор испанский, который, как сам говорил, пел во всех больших театрах Европы и Америки, страстно прижимаясь во время бури к Мод, уверял ее, что готов провести на океане всю свою жизнь лишь бы вдыхать в себя аромат ее тела.

Но и растакуэр, увидев, что заботы его о Тито совершенно напрасны, решил заняться Мод, которая в свою очередь нашла, что этот последний «интереснее» тенора, опиравшегося главным образом на чувства.

Так как зал, в котором находился рояль, был расположен подле каюты растакуэра, то он мог любоваться танцами Мод, демонстрированными исключительно для него. В благодарность за это он извлекал из глубокого жилетного кармана объемистый бумажник и дарил ей «на память» нечто весьма осязательное.

Любезность за любезность, благодарность за благодарность: Мод тоже позволяла ему производить осмотр ее туалета.

Тито знал, чувствовал, что Мод посещает с научной целью пароходные каюты, но теперь он испытывал безболезненную ревность. Если кто испытывает физическую боль, — пусть это будет даже морская болезнь, — нравственные страдание перестают угнетать. Я готов предложить новый род терапии.

Угрызение совести лечить вспрыскиванием инфлуэнцы.

Ревность — бациллами малярии.

Любовь — бациллами холеры.

Думаю, что в будущем медицина должна будет идти в этом направлении.

Пароход сделал остановку в Рио-де-Жанейро. Как только Тито почувствовал себя на твердой почве, он хотел ехать до Буэнос-Айреса по железной дороге. Но когда узнал, что Кокаина намерена и дальше следовать морем, решил и дальше жертвовать собой.

Не будем описывать ни разгрузки парохода, ни видов Буэнос-Айреса: кто все это видел и испытал, тот и так хорошо знает, а кто с этим не знаком, тот пусть сейчас же познакомится.